Эрнст Сафонов - Сейф

— Тут с сюрпризом будет, — опять подал голос Сердюк и расстегнул кобуру.

— Зайцев, — сказал Чухлов, — останься у калитки, за деревом укройся, с окон глаз не спускай.

— Есть!

— А мы, Павел, прямо... Такую дверь плечом не вышибешь!

Цеплялись за брюки колючие веточки крыжовника, угасающее солнце второй половины дня стелилось по оконным стеклам и белой цинковой кровле.

«Отгрохала Фимка коттеджик, — подумал Чухлов, — пока наш ОБХСС спит!..»

— Стучи, Павел, не жалей кулаков.

— Открывайте!.. Мятлов, и тебя касается!

«Через заднюю дверь будут уходить, — не сомневался Чухлов. — Заперлись, чтоб минуты выиграть, хоть на сколько-то нас задержать. Но Петька куда удирает, обалдел совсем, щенок!.. Не растерялись бы Щербаков с Дрыгановым...»

— Павел, продолжай тут с Зайцевым... А я — за дом, со двора!

Только за угол метнулся — сверху, над головой, по цинковой крыше рассыпалась дробь шагов. «Из чердачного окна вылезли...» Отбежал в сторону, запрокинул голову, чтобы увидеть, кто там: оба, один? На фоне небесной синевы ухватил взглядом вороненую сталь в вытянутой руке Гошки Устюжина, упал на землю, и тут же, секундой позже, грохнул выстрел. Не пистолетный — тот, как хлопок, а этот густой, ухающий, и сыпануло вокруг, словно горохом. «Обрез, картечью... сволочь! Как бы со второго раза не достал меня!»

Но Устюжина на крыше уже не было.

«Спрыгнул!»

Услышал Чухлов звон разбиваемого стекла, голос Сердюка:

— Зайцев, в окно! Я прикрываю!

И опять раздался прежний, из обреза выстрел, уже в саду, и одновременно с ним — голос Щербакова:

— Сто-ой, бросай оружие!

«Теперь Гошке не перезарядить, — отметил Чухлов, — не успеет. Не задел ли кого из моих?»

Он бежал по грядкам, с хрустом ломалась ботва под ногами, струился, обжигая глаза, пот из-под фуражки; силился понять он, отчего это ребят не слышно, никакого шума, только в висках у него невыносимо стучит, какой-то резкий металлический перестук, больно отдающийся в сердце, и сверлящая мозг мысль: «Неужели уйдет?» Черт те какие заросли крыжовника, всюду этот крыжовник! А Петьку Мятлова Сердюк, надо думать, уже взял. В доме. Возможно, во дворе иль на чердаке. На крыше Устюжин один был... А Петька стрелять не будет, нет.

У яблони, привалившись к ней спиной, сидел Щербаков, лицо его страдальчески кривилось.

— Ранен?!

— Ногу, по-моему, сломал...

— Выбрал время! В кого выстрел был?

— В Дрыганова.

— И что?

— Не знаю.

— А!..

— В той стороне, товарищ майор...

— Потерпи, Щербаков!

Опять бегом. Выскочил за садовую ограду, обрывающуюся на краю узкого, размытого вешними водами оврага. Слева кусты, справа тоже, еще гуще, на километр будут, а за их зеленой грядой желтое совхозное поле, пшеница, и хоть низкая — ползком по ней можно. Он по войне отлично знает, как бывало спасительным такое вот поле... Группе Чернущенко подоспеть бы, где они, маму их спросить бы, возятся!

И что Аркадий?

— Дрыгано-ов!..

Пересохший рот и какой-то клокочущий, чужой, лишенный необходимой звучности голос...

И вдруг...

Увидел!

Почти перед собой, малость наискось, метрах в двухстах, на срезе крутого овражного склона. Они только что выкарабкались со дна оврага, нет у них сил бежать, или Гошка Устюжин видит, что так не убежит, — напрягшись для прыжка, поджидает он медленно приближающегося к нему Аркадия. Шаг, другой... Где твой пистолет, Аркадий, у него ж, гляди, нож в руке! Нож, Аркадий!

Сколько потребуется минут, чтобы осилить овраг? Пять-семь, так?

Чухлов поднял руку с наганом, выстрелил в воздух. И еще... А сам тут же скатился в овраг, успев заметить, что его выстрелы сыграли свою роль: Гошка Устюжин испуганно оглянулся, на какой-то миг был сбит с толку — и Аркадий рванулся к нему... Лишь бы успеть, лишь бы продержался Аркадий эти пять минут. А может, три?

Ну и склон, чтоб его!.. Хватался руками за траву, она выдиралась с корнем, обсыпая лицо рыжей землей, и кожаные подошвы скользили по травяной поверхности, словно по укатанному снежному насту. Упирался локтями и коленями — до радужных, сумасшедше крутящихся кругов в глазах, таких, как в детском калейдоскопе, который немыслимо быстро вращался...

Выбрался, замер для рывка — и в колеблющемся перед ним мареве сразу же увидел светлые вихры Аркадия, его коричневое тело, проглядывающее сквозь спущенную лоскутами форменную рубашку. Сидел Аркадий на Гошкиной спине, круто заломив ему руки, отчего носом и губами Гошка утыкался в землю... Оба были перемазаны кровью.