Эрнст Сафонов - Сейф

— Они ж еще мальчики, Гриша, два задорных петуха. Тебе б совсем лучше не знать, да люди на озере видели, скажут, а ты не разберешься, сразу крутые меры...

— Я разберусь, — сердито пообещал он и оборвал разговор, дежурному приказал: — Дрыганова — быстро!

«Утром заявление на стол положил, а! В Москву его! Как передового, дисциплинированного... А тут хоть лычки с погон снимай. Молокосос! В часы несения специального дежурства... привлекая внимание... на виду у публики... из-за девчонки, стервецы! Вот потеха, представляю, была, сплошной цирк. Ну, Таська, ты тоже тут не сбоку, не в стороночке! Отца позоришь. Что народ скажет?..»

Разволновался — и потяжелело в правом боку. Подумал, что сейчас на виду у младшего сержанта порвет его заявление и обрывки в корзину бросит. Получай! И два-три слова, за недостатком времени не больше, однако потяжелее какие, скажет. Чтоб понял... Подробная беседа — завтра. В присутствии двух заместителей.

Дрыганов, войдя, тихо доложил, что прибыл.

Распухшее лицо, под козырьком фуражки пластырь чуть не во весь лоб...

И глаза... Такая тоска, даже мука в них, что Чухлов, проникаясь внезапным сочувствием, отвел свой взгляд в сторону, понимая, какой первородной и сокрушительной силы боль в сердце парня: он любит — и он отвергнут!

Что перед этой болью гнев начальника?! Все слова как издалека будут.

Таська, Таська!..

Прокашлялся Чухлов, сказал:

— Мне, разумеется, приятно было узнать, что моих сотрудников запросто кладут на лопатки... Можете быть свободным, товарищ младший сержант.

Дрыганов вышел.

Вбежал Чернущенко:

— Григорий Силыч, хоть экспертиза формально еще не завершена, но уже без сомнения: волосы из подвала — Гошки Устюжина!

Следом — Сердюк. Возбужденный, потрясая листком бумаги.

— Ну, мужики, поступил ответ на наш запрос. Интересный ответ! В шестьдесят шестом Устюжина судили за грабеж в Чарджоу, три года провел в заключении.

— С опытом, смотри-ка! — заметил Чернущенко.

— Который час?

— Половина пятого, Григорий Силыч.

— Во сколько в Доме культуры начало вечера по вручению паспортов шестнадцатилетним?

— В семнадцать.

«В шестнадцать тридцать Ольги Китайцевой наверняка дома уже нет, — решил Чухлов. — Пусть она спокойно получает свой паспорт. И что будет в их доме — ей лучше не видеть...»

Позже, спустя долгие недели, уже на суде, Петр Мятлов заявит, что все происшедшее с ним представляется ему затянувшимся кошмарным сном, и пусть поверят ему граждане судьи — это впрямь было какое-то дикое наваждение: «Я выполнял волю Устюжина, как загипнотизированный...» На это судья бросит реплику: «А не во хмелю»? Петька согласится: «И это, конечно. А еще страх. Я очутился во власти чужой силы...» И судья снова перебьет: «А страха перед наказанием не чувствовали?»

На остриженной Петькиной голове как-то уж очень нелепо и беззащитно торчали в стороны большие вислые уши, и весь он казался тоже нелепым, нескладным — длиннорукий, с узкой грудью, но раздавшийся в бедрах, с толстенькими короткими ножками, и при мясистых губах слабый, словно сдавленный, подбородок... Раньше, когда Петька ходил по улицам Доможилова в кожаной куртке и модных брюках, из-под берета кудрявился каштановый чуб, он беззаботно насвистывал или, если бывал в подпитии, пел свое коронное: «Я ль виноват, что тебя, черноокую, больше, чем душу, люблю!..» — не замечалось, как беззаботно и безответственно слепила его природа. А вот сняли с головы кудри, перерядили в простенькую одежонку, поставили перед сотней глаз, чтоб на него смотрели, а он ответ держал, — и тем, кто хорошо знал его, удивительно стало: Петька ли Мятлов?!

Он все жадно выискивал глазами кого-то в зале... Не мать. Знал, что та слегла, в больнице находится. Зинаиду, скорее всего... И не видел. Ни в первый день суда, ни во второй, ни в третий. Не было в зале Зинаиды, не пришла. И Петька вдруг забился в истерике, так что конвойные вынуждены были подхватить его под локти, крепко держали. А он неистово рвался к Гошке Устюжину, кричал сквозь рыдания:

— Ты жизнь мою погубил же, злодей! Ты погубил!..

Пенилась кровь на покусанных губах, зубами скрежетал, выбил ногой несколько точеных столбиков решетчатого барьера, отделявшего скамьи подсудимых от зала... Председательствующий вынужден был объявить, что заседание суда переносится на другой день.