Алексей Макеев - Ледяной свидетель (сборник)

– Скажите, а у него не было отчаяния, страха перед заключением? – спросил Гуров. – Он не говорил, что не выдержит?

– В том-то и дело! – воскликнул Мещеряков. – Ничего такого не было! Алексей воспринимал происходящее как тяжелое потрясение, вроде как опасную болезнь. Но болезнь, от которой со временем можно излечиться. Сын был настроен продержаться, сколько бы лет ему ни присудили. – Он вздохнул и продолжил: – А дальше потянулось следствие, суд… Мы с женой изредка видели сына на свиданиях, потом на суде, в железной клетке. Он выглядел спокойным, уверенным. Он примерно знал, каким будет приговор, и был к нему готов. И вдруг… Мне неожиданно позвонил адвокат и сказал, что надо срочно приехать в тюрьму. Я почуял неладное, стал его расспрашивать, но он отвечал уклончиво. Я собрался и поехал. Наталье ничего не сказал. Я уже чувствовал, что случилось несчастье, только не знал еще – какое. Адвокат встретил меня в комнате для свиданий и сразу сообщил, что Алексей погиб. По версии тюремного начальства, он вскрыл себе вены заточенной ложкой, которую украл из столовой. Но он, адвокат, в эту версию не верит и будет добиваться проведения независимой экспертизы и расследования.

Потом нас проводили в какой-то кабинет, где заместитель начальника СИЗО зачитал нам официальное сообщение о смерти сына. И меня повели в морг, где я его увидел. Увидел в последний раз…

– А позже, на похоронах, вы разве его не видели? – спросил Гуров.

– Нет. Они почему-то не сразу сделали вскрытие… В общем, тело сына мне выдали в закрытом гробу и сказали, что лучше нам с женой его не открывать и похоронить как можно скорее. Так что – в последний раз…

Адвокат сдержал свое обещание, действительно добился независимой экспертизы, и она выдала заключение, в котором говорилось о возможности насильственной смерти. Однако нового расследования так и не назначили. Адвокат позже как-то отошел от нашего дела. Возможно, ему намекнули, что не стоит проявлять слишком большую активность, у него могут быть неприятности. А может, это было связано с тем, что Вика перестала ему платить.

– У вашей невестки кончились деньги? – удивился Гуров. – Странно… Ведь, как я понял, у вашего сына было большое состояние…

– Нет, деньги не кончились, – покачал головой Мещеряков. Лицо его исказилось в болезненной гримасе. – Кончились наши близкие отношения с Викой. Смерть Алеши была для нас страшным горем. Но мы думали, что у нас осталась внучка, осталась невестка, которая, возможно, теперь станет нам ближе. Но все вышло иначе. Вскоре после смерти Лёши у нас произошел с Викой тяжелый разговор. Она заявила, что во всем виноваты мы. Это мы так воспитали нашего сына, что он не знал жизни и не умел уступать. Сказала, что не хочет иметь с нами дела. И внучку к нам отпускать не будет, чтобы мы на нее не оказывали дурного влияния. А вскоре я узнал, что Вика продала Алешин бизнес за смехотворную сумму, примерно одну десятую настоящей цены. Продала человеку по фамилии Свешников…

Для моей Натальи разрыв с Викой и потеря Ксении стали вторым страшным ударом после смерти сына. И этого второго удара она не выдержала. У нее случился один инсульт, потом второй… Спустя полгода ее не стало. Я остался один и совершенно не понимал, для чего мне еще жить. Все, что у меня было дорогого, все, что составляло смысл моей жизни, – все было разрушено. Благодаря одному человеку. И вот тогда я и вспомнил его фамилию – Тонких. И понял, что должен ему отомстить.

– Вы решили его убить? – спросил Гуров.

– Да, решил, – спокойно ответил Мещеряков.

– Это решение созрело не сразу, как-то исподволь, – продолжил он свой рассказ. – Помню, я сидел в очереди возле какого-то кабинета в Следственном комитете (мне надо было получить там свидетельство о смерти Алеши), и тут этот Тонких прошел через приемную. До этого я видел его только один раз – он приходил в суд, но хорошо запомнил. И теперь, увидев его живым и здоровым, ощутил такую ненависть, какую никогда ни к кому не чувствовал. Я готов был броситься на него тут же, в приемной, вцепиться ему в горло…

Но я понимал, что так я ничего не добьюсь, меня просто оттащат и отправят туда же, куда и сына, – в тюрьму. А я не хотел в тюрьму. У меня появилась цель.

Я продолжал ходить в Следственный комитет – якобы для того, чтобы отнести ходатайство о проведении нового расследования смерти сына, потом для получения ответа… На самом деле ни в какое новое расследование я не верил. Мне просто нужно было там бывать, потому что только там я мог получить какую-то информацию о своем враге. И я ходил по кабинетам, сидел в очередях, толкался в коридорах – и при этом внимательно слушал все разговоры.