Джеймс Эллрой - Черная Орхидея

— В середине 20-х Рамона захотела завести ребенка, — начал он, — но я был против, тогда она стала доставать меня своими разговорами об отцовстве. Как-то ночью я напился и подумал: «Мама, ты хотела ребенка, так я сделаю тебе такого же парня, как я». Я обработал ее без резинки, а наутро, протрезвев, забыл про этот случай. Я не знал, что она в то время встречалась с Джорджи, только чтобы заполучить этого жеребенка, которого она так страстно желала. Когда родилась Мадлен, я подумал, что это из-за того одного раза. Я прикипел к ней сердцем — к моей маленькой девочке. Через два года я решил сделать полный комплект, и мы родили Марту.

Я знаю, парень, что ты убил двух человек, и не могу похвастаться тем же. Я так же знаю, что тебе известно, что такое жестокость. Когда Мадлен исполнилось одиннадцать, я понял, что она — точная копия Джорджи. Поэтому, подловив подлеца, я разукрасил его лицо ножичком. Увидев, что он может умереть, я отвез его в больницу и там подкупил врачей, сказав им, чтобы они сделали отметку в своих журналах, что Джорджи — жертва автокатастрофы. Когда он вышел из больницы, на него было больно смотреть — обезображенный урод. Я стал просить у него прощения, дал деньги и работу — присматривать за моими владениями, а также устроил его рабочим по вывозу городского мусора.

Я подумал о том, что Мадлен и впрямь не была похожа ни на одного из своих родителей; вспомнил я также и о том, что Джейн Чемберс упоминала об автокатастрофе, после которой у Джорджи поехала крыша. Пока все, что рассказывал Эммет, походило на правду.

— А что насчет самого Джорджи? Вам когда-нибудь приходило в голову, что он сумасшедший? Что он опасен?

Выказывая мне симпатию, он похлопал меня по колену.

— Отцом Джорджи был Редмонд Тильден, довольно известный в Шотландии врач. Патологоанатом. В Абердине в то время еще сильно было влияние церкви и поэтому доктор Редмонд мог легально вскрывать трупы только казненных преступников и педофилов, которых местные жители насмерть забросали камнями. Джорджи нравилось дотрагиваться до внутренних органов, которые его отец вытаскивал при вскрытии. Когда я еще был мальчишкой, то слышал одну историю. И я ей верю. Как-то доктор Ред-монд купил труп у каких-то ублюдков. При вскрытии он вытащил сердце и оно еще билось. Джорджи наблюдал за этим, и вид пульсирующего сердца ему понравился. Я верю этой истории, потому что во время войны Джорджи то и дело протыкал своим штыком мертвых Гансов. Не уверен, но думаю и здесь, в Америке, он выкапывал трупы из могил. Снимал скальпы и вынимал внутренние органы. Все это, конечно, омерзительно.

Я увидел свет в конце туннеля, слабую надежду на то, что удастся распутать дело. Джейн Чемберс в нашем с ней разговоре упоминала о том, что Джорджи и Рамона снимали на кинопленку, организованные ими представления, и что эти представления были основаны на действительных событиях, происходивших с Эмметом в Первую мировую войну; а два года назад во время моего ужина в их доме Рамона упоминала о том, как они «разыгрывали на сцене те эпизоды из жизни мистера Спрейга, которые он предпочитает не вспоминать». Я ухватился за мою догадку.

— А как вы могли жить с сумасшедшим?

Эммет ответил:

— В свое время, парень, тебя носили на руках, поэтому ты знаешь, как иногда слабые люди нуждаются в том, чтобы ты о них позаботился. А здесь особая связь. Это как будто у тебя есть слабоумный младший брат.

— У меня был слабоумный брат, старше меня. И я его уважал.

Эммет засмеялся — скептически.

— По ту сторону я не был.

— Неужели? Элдридж Чемберс утверждает обратное. Перед своей смертью он оставил в городской администрации кое-какие материалы. Похоже на то, что в тридцатые годы ему довелось увидеть некоторые представления, которые устраивали Рамона и Джорджи. Маленькие девочки в солдатской форме и с игрушечными ружьями в руках. Джорджи отражает атаку немцев, а вы бежите, поджав хвост, как последний трус.

Эммет покраснел и попытался изобразить самодовольную ухмылку; его губы задвигались словно у паралитика. Я прокричал:

— Трус! — и со всей силы ударил его по лицу — и этот с виду суровый шотландский сукин сын бросился рыдать как дитя. Из ванны вышла Мадлен, в чистой одежде и со свежим макияжем. Подойдя к кровати, она обняла своего «папочку» так, как до этого обнимал ее он.

— Рассказывай, Эммет, — потребовал я.

Он рыдал на плече своей суррогатной дочери; она ласкала его с такой нежностью, которая мне и не снилась. Наконец он шепотом выдавил: