Вадим Пеунов: Без права на помилование

Симпатяшка-биолог, увлекающаяся журналистикой...

У Сани довольно несовременный взгляд на женский вопрос. Марина, обеспокоенная этим (ну как же так: парню минает двадцать седьмой год, а зазнобу не завел. Да что он, не живой!), говорила не раз: «Неужели ни одна не коснулась твоего сердца?»

— «Коснулась!» — отвечал он и вел к рабочему столу, где у него лежала рукопись диссертации. «Настоящей науке нужны одержимые, — пояснял он. — Не кандидаты, не доктора и даже не академики, а одержимые, свихнувшиеся на какой-то идее, например, на том, что Байкал в будущем — новый океан, а пока уникальная кладовая пресных вод».

«Симпатяшка из газеты... Детектив на тему: «Освоение богатств Сибири и ликвидация (во имя гуманизма) глубоких шахт старичка Донбасса, разрабатывающих маломощные пласты...»

За всем этим что-то стояло, что-то беспокоило Саню. И это «нечто» он, вопреки обыкновению, сейчас пытался скрыть от отца. До сих пор у них не было каких-либо тайн друг от друга. Даже служебных, хотя на «специальные» темы они и не распространялись. Уже по иной причине: Иван Иванович был далек от проблем современной геологии, а Саня не увлекался «детективом», написанным жизнью. «Иное дело — Агата Кристи! Читаешь и решаешь ребусы. Словом — положительный стресс, столь нужный затурканному научно-технической революцией и космическими скоростями человеку».

— Ну, если тебе надо знать цены на современные автоматы только как деталь для шуточного детективного рассказа, напиши: сто тысяч, — посоветовал Иван Иванович, убежденный, что Саню такой ответ не устроит, он задаст еще какие-то «наводящие» вопросы и, возможно, назовет истинную причину своей взволнованности.

— Но даже пародия на детектив должна исходить из какой-то реальности! — возразил запальчиво Саня. — Вот у Чехова «Шведская спичка». Там все герои — живые люди с индивидуальными характерами, реальные события. Ловкая бабешка упрятала от глаз людских своего любовника, а желающий выслужиться чиновник решил, что тут имеет место криминальная история: как же, человек пропал! Чиновник из дотошных и строит свою ложную версию, основываясь на реальных «вещдоках». Он идет по верному пути и таки находит и «труп», и «убийцу»... В дураках же остался лишь потому, что не учел характера среды... Словом... подбросил бы, майор милиции, какой-нибудь сюжетец начинающему литератору... Похлеще.

У Ивана Ивановича чуть было не слетело с губ: «Трагедия семьи Генераловых — куда уж хлеще...» Но вовремя сдержался.

— Чужая трагедия — не предмет для насмешек или вышучивания, — ответил он.

— Черт с ней, с этой многотиражкой, — вдруг решил Саня. — Обойдутся без моего детектива.

Он качнулся на кресле-качалке так, что кресло его «катапультировало». Подошел к Ивану Ивановичу, стал рядом.

Город расцвел огнями. Лежащие внизу улицы потеряли привычные очертания, стали сказочными. Казалось, их построили ловкие умельцы из киностудии, чтобы снять сцену о Гулливере... Вот протопает сейчас человек-гора по этим бутафорским улочкам, выбирая место, куда поставить ногу, ногу, обутую в огромный ботинок.

— Порою в голову лезут такие ералашные мысли! — заговорил тихо Саня. — Я мог бы и не родиться. Доля вероятности, что родится именно такой-то человек в определенную геологическую эпоху, в этом городе и у этих родителей, — астрономически мала... А мы все-таки рождаемся... И умираем. А возможность человека умереть — диаметрально противоположна возможности родиться. Смерть индивидуума — это неизбежность... А как же расставаться вот с этим?! — Саня обвел рукой вокруг себя.

В твои-то годы — о смерти, Саня! — воскликнул Иван Иванович, который уже места себе не находил, ему передалась внутренняя тревога сына.

— Да я не о костлявой... Я о другом: вот если бы не родился, то у меня не было бы... тебя, Иришки, Марины, чудака академика, этого вечернего города, не было бы даже этой нашей дурацкой беседы о сюжете для детективного рассказа... Ничего... А как это ни-че-го? Как? Не понимаю. Нейтрино, пронизывающее Землю, как иголка мешковину, — нечто! Умер человек — о нем остается память. Стерлась память — остаются кости. И через два миллиона лет Некто найдет случайно мою челюсть и будет воссоздавать по ней мой облик: попытается угадать, на каком этаже я жил, был дом с лоджиями или с балконами. Пусть все пойдет в тартарары, Землю поглотит «черная дыра», пожирающая материю. Но и тогда произойдет всего лишь очередная трансформация космоса... А вот если человек не родился... Как же так: человек — и вдруг не родился?! Может, это и есть абсолютный нуль? Мне думается, лучше умереть в самых жестоких муках, чем... не родиться. Не могу налюбоваться жизнью. Но какая она короткая у человека! Ну, пусть, в среднем, семьдесят лет. Из них двадцать пять поднимаешься на ноги, десять — толкуешь на бульваре, сидя на лавочке с пенсионерами, о том, почему «Шахтер» продул в Киеве динамовцам. А что остается для творчества, для любви, для настоящей жизни? Вот и приходится выбирать между тем или другим, иначе ничего не сделаешь путного, всюду опоздаешь...