Алексей Бородкин - Всё это про любовь

Мне страстно хотелось согласиться. Но я не могла:

"Ничего себе потерялся! – думала я. – После моей статьи об Илавецке заговорят по всей России".

Физик-пенсионер продолжал:

– Хотите, я угадаю вашу профессию? А если расстараюсь, скажу, зачем вы приехали.

Это становилось забавным.

– Попробуйте, – согласилась я. – Постарайтесь угадать и первое и второе.

Он пристально осмотрел мою внешность, заявил, что угадывать ничего не собирается. Методу Агаты Кристи он обогатил научными процедурами: "В этом суть дедуктивного исследования".

Через минуту Эдуард Ляликович проговорил:

– Вы – напористая, нагловатая… только не обижайтесь… это даже неплохо, ибо эти качества не закостенели в вас. Не стали основой характера. Вы способны чувствовать и сочувствовать, поэтому ваша экспансивность не наносит ущерба окружающим. Мягкость и острота – вот ваши козыри, если говорить двумя словами.

Затем детектив попросил мою руку. Я подала (переживая некоторую робость).

Он осмотрел ладонь с двух сторон и даже понюхал.

– Особых отметин на руках нет. Значит вы не швея, и не учительница, и не продавец билетов в драматическом театре… и не торгуете рыбой на рынке. Запах рыбы трудно вывести. Получается, – Эдуард Ляликович гордо выпрямился, – вы инспектор дошкольных учреждений. Приехали провести ревизию в столовых.

Здесь я не удержалась и прыснула в кулак. Извинилась: "Простите… я… того", быстро отвернулась. Мой Пинкертон радостно переспросил:

– Я прав? Угадал? А?

– Почти на сто процентов, – согласилась я. – Вы ясновидящий. Хотя и учили детей физике.

– Тогда пойдёмте! Я покажу вам своё жилище.

Он взял мою сумку, я достала из реки пойманную рыбу. Кошка взволновалась. Посмотрела подозрительно и придирчиво, однако ничего не произнесла, вероятно, поверив в мою честность.

Эдуард Ляликович окончательно представился, сказал, что его фамилия Салазкин. Я произнесла свою фамилию. Мы пожали друг другу руки, официальным (для честных людей) образом затвердив наше знакомство.

Идти пришлось недолго.

Салазкин жил в деревянном одноэтажном домике у самой реки. Как я поняла, бОльшая часть жителей Илавецка проживала именно в таких домах. Официально эти "одноэтажные субтропические пампасы" назывались частным сектором.

Пока мы шли, Салазкин рассказывал историю города (корень Илавецка уходил глубоко в историю, однако не расширялся и не ветвился, оставаясь тоненькой ниточкой-жилкой). В какой-то момент (практически на полуслове) мой спутник замолчал, сделал мне знак глазами и даже приложил палец к губам, намекая на режим молчания.

Я притихла.

Мы двигались по тротуару вдоль забора. На лавочке (между забором и вишнёвой аллеей) пребывал в забытьи старик. Нельзя сказать, что он сидел, поскольку большая часть его седалища размещалась вне лавочки, однако… На трость он положил ладони, на ладони – голову. Дремал.

Эдуард Ляликович смял лицо в сложной гримасе и ещё раз показал на губы. Придвинулся к калитке (мы пришли), осторожно приподнял щеколду…

Наши ухищрения оказались напрасны.

– А я не сплю, – заявил старик и поднял цыплячью голову. – Думаю. Размышляю.

Эдуард Ляликович сделал рукою жест, каким приглашают к столу:

– Знакомитесь, Женечка. Сахарный Демьян Захарович, собственной персоной. А это – Евгения Фролова. Прошу любить и жаловать.

Дед встрепенулся:

– Уж не Зинки ли Фроловой дочка? – по-бабьи всплеснул руками.

– Нет, я не здешняя.

– Слава богу! А я-то спугался, бо за алиментами явилась не запылилась, – дед подмигнул и столкнул кепку на затылок.

"Ух ты! Герой! – подумала я. – Двухсотлетний Казанова".

В доме было прохладно и чуть влажно, как бывает только в деревянных домах. Ветер играл занавесками. Звонко с упоением стрекотал кузнечик. Кошка прошла в зал и села в самом центре комнаты. Она была здесь хозяйкой, а потому принимала гостей. По стенам висели фотографии. В основном чёрно-белые: семейные, школьные, – я прошла вдоль галереи, – изредка попадались портреты. Дореволюционные сепии: бравый казак восседает на стуле, за его спиной интеллигентный юноша – сжимает в руках гимназическую фуражку.

– Это мой отец, – подсказал Эдуард Ляликович. – А это дядя. Дядя погиб в Гражданскую. Вот в высшей степени интересный снимок – мой последний выпуск. Бравые ребята, и девчонки подстать. А это мама в юности. Вот Люда… сарафан в горошек. Хорошая фотография, правда? Люда здесь очень сама себе нравится. Такие эмоции протекают из снимка. Вы замечали?