Милена Миллинткевич - Басурманин. Крылья каарганов

Гридя широкими шагами шёл к дереву, размышляя над тем, как станет бранить княжичей за ослушание.

Порученные его заботе, они особых хлопот не доставляли. Смышлёные и легко постигающие всяческое учение отроки прилежно исполняли наставления. И если бы не страсть Владислава к шалостям… Всякий раз, стоило Гриде отвернуться, он принимался озорничать. И добро коли сам проказничал. Каким-то чудным образом ему удавалось увлечь не по годам благоразумную Владелину. Это сильно расстраивало князя Мстислава. Народившись в один день, схожие лицом, будто две дождинки, они с малых лет заметно отличались друг от друга и усердием, и послушанием. Владелина, или как батюшка ласково её звал Влада, была прилежна во всём. Наставникам и толмачам внимала с должным почтением. К учениям относилась старательно. Коли что не выходило с первого разу, повторяла заданное снова и снова, пока не постигала учение или степенный Фёдор, сжалившись, не отпускал её с миром во двор отдохнуть и подышать свежестью. Князь Мстислав частенько сказывал думному боярину Яру Велигоровичу Магуте:

– Владелина-то не кокошники да коруны носить народилась, а княжить. Хватка не девичья. Смышлёная больно. Как есть княгиня!

Оттого он и прощал дочери проказы и озорство, коих, впрочем, было куда меньше, чем у брата. И только одно его огорчало – не девичье увлечение Влады шутейными боями. Не сиделось ей с мамками да няньками в светлице, не вышивалось, не рукодельничалось. Вместе с братом дни напролёт Владелина проводила с ратниками. Вытребовав у воеводы Артемия Силыча деревянный меч, она велела учить её с не меньшим усердием, чем Владислава, сокрушаясь и грозя собственным озорством. Воевода же и наставники, памятуя о проказах княжича, побаивались ослушаться Владелину, опасаясь, что в её тихой головке могут народиться шалости пострашнее, чем у брата. Косились на князя, и, видя, как он снисходителен к дочери, покорно учили княжну ратному делу.

А Владислав, хоть и схватывал на лету, даже за свитками умудрялся шалить, чем вызывал сильное неудовольствие у строгих наставников. Особенно горевал и печалился князь-батюшка. И виной тому неосторожно брошенное слово. Стоило пред думными боярами похвалить его за усердие, и княжич возгордился: кичился смышлёностью, уверял, будто учение ему без надобности, подтрунивал над упорством сестры. А как только толмачу или иному наставнику доводилось отвернуться – проказам не было числа. То спрячет в стог сена щит или плащ Гриди. То, как бы ненароком, утопит булаву воеводы, а после радуется, глядя, как тот лезет в студёную реку. То лягушку в тряпице принесёт и под шапку Фёдору подложит. То лучины водой зальёт. То и вовсе свитки попрячет и, хохоча, наблюдает, как почтенный толмач ползает по полу светёлки и, кряхтя, выуживает их из-под лавок. Вот и теперь Гридя был уверен – мысль взобраться на дерево пришла именно Владиславу. И всё ничего, если бы не налетевшее невесть откуда ненастье.

Ветер принёс в лицо облетевшую раньше срока листву с острыми, как иглы старой ели, сучками. Гридя уже видел перепуганные лица озорников, когда обломилась ветка. С криком на выступающие из земли корневища рухнул и сразу затих княжич. Наставник кинулся к нему. Подоспевшие ратники отбросили в сторону злосчастную ветку с острым, как лезвие меча, сколом.

Крупные капли дождя упали на ставшее белым лицо Владислава.

– Ох, беда-беда! – покачал головой Гридя.

Ледяная роса покрыла его чело. Он поднял взор. С неба упали две крупные капли.

– Боги вышние и те слёзы роняют, – смахнув дождинки, он попытался разглядеть в густой листве Владелину.

– Держись крепше, княжна! Я мигом тебя достану!

Владелина что-то прокричала в ответ, но мощным порывом ветра слова её унесло к холму.

– Надобно князю дать знать! Скачи в терем, – велел наставник хилому. – Как есть, всё сказывай ему. Да передай, княжича на заимку к Агафье свезу. Окромя неё токмо Зоремиру под силу с хворью сей справиться. Да вот где его сыскать, ведуна этого?

Гридя склонился к груди княжича. Приложил ухо. Вслушиваясь в каждый шорох, он отчаянно желал услышать жизнь в маленьком теле.

– Худо! Ой, худо! Будто корневища эти, княжич наш. Лежит, недвижим.

Лицо наставника помрачнело. Он медленно поднялся. Увидев рядом хилого, прикрикнул:

– Ну! Почто стоишь?

Хилый вскочил на коня. Хлестнул его плетью. Гнедой взвился на дыбы, едва не уронив всадника. Заржал! Тряхнул гривой и помчался по лугу к стенам города.