Владислав Попов - Князь тараканов

Только я предался тихой грусти о противном, но все таки родном детстве, как доктор тут как тут. « А как у вас обстояло дело с противоположным полом?» Какой все-таки бестактный тип. Какие девушки в детстве, тем более в таком? Да никак не обстояло. Всю гимназию, я мечтал, чтобы однокашники приняли меня в свою компанию. О дружбе я мечтал, а не о половой любви. Помню, щенка с улицы приволок. Плакал, в ногах у маман валялся, просил, чтоб оставили. Вымолил, разрешили. Но сказали, чтоб дальше прихожей он не появлялся. Я был на седьмом небе от счастья. Четыре дня был на седьмом небе, потом меня спустили на землю. С щенка что взять, прудонил он, где хотел. А пока я был в гимназии, еще и вечно скулил в сенях. Маман очень сердилась. Отец, его увидел, буркнул: «На тебя похож. Такое же мокрое место». Но однажды я его не успел выгулять, и он наложил кучу. Причем не в сенях, где у него была коробка с подстилкой. Он пробрался в залу и там сделал свое дело. Умный был пес, не гадил, где жил. Прихожу домой, маман в гневе, дядьки ржут. «Все, – говорят, – твоя Му-Му на озеро отправилась». Я тут и грохнулся в обморок. Вот такие нравы у нас царили. Правда, потом оказалось, что его на цепь посадили в конюшне. Ну, не на цепь, на шнурок с бантиком. Прибегаю на конюшню, он там рвется, визжит, пытается веревку перегрызть. Так мне жалко его стало, а заодно и себя тоже. Оба мы, горемычные, на веревочке сидим привязанные. Хотя, эта метафора мне только сейчас в голову пришла. В гневе отвязываю щенка и в каком-то мрачном помутнении сам тащу его на озеро. «Так не доставайся ты никому!» – кричу и бросаю его вводу. А он выплыл и радостный ко мне, думал, я играю. Я его еще раз, еще… В конце концов, мой Му-Му обессилел и утоп. Вот такая история… Пауза затянулась. Я не выдержал, признался: «Наврал я про щенка. Извините. Никого я не топил. Даже если бы захотел, мне бы духу не хватило. Ходил к нему на конюшню, играл с ним. Сначала каждый день. Потом реже и реже. Потом он надоел мне. Вырос на цепи препротивной шавкой. Как и я…

Вспомнил. Была одна девочка в гимназии. Но это точно некрасивая история. Ох, какая некрасивая. Дразнили ее все «лошадью» или «Фи-Фи». Она была бедная, долговязая и косая. Видимо, мы сошлись, потому что оба были изгоями. Бедности своей она очень стеснялась. Долго не давала провожать себя до самого дому. Расставались в центре города. Потом мы подружились, она стала доверять мне и привела к себе домой. Она ютилась с матерью, в съемной комнате, в деревянной развалюхе на окраине города. В классе заметили, что мы дружим. Почуяли кровь. Знаете, доктор: дети, сбитые в стаю, жестоки. Начали дразнить нас женихом с невестой. Как-то раз компания мальчишек подкараулила меня у моего городского дома. Сначала просто тычки, пинки, обзывания, а потом заводила, как сейчас помню, Войнаровский, и говорит: «А что ты с этой уродкой дружишь? Давай с нами. Мы завтра идем сады в пригороде трясти. Присоединяйся». Я ушам своим не поверил. Меня берут в компанию! «Только ты нам покажи, где эта нищая лошадь живет. Где ее стойло. Мы к ней в гости наведаемся». И все заржали. Я колебался. Войнаровский заметил. «Да ты что? Не хочешь с нами?» Это прозвучало угрожающе. «Тебя с нами никто не тронет». Вот тогда свершилось мое падение. Подлость, которую мне не забыть. Я согласился показать дорогу. Чашу предательства пришлось испить до конца. «Где ее окна?», – весело спросил Войнаровский. Я молча ткнул пальцем. После чего началось дружное ржание, улюлюканье, крики «Но». Начали кидать грязь в окно. Один из подхалимов Войнаровского сунул мне в руку камень. Я кинул его. В окне я увидел лицо Фи-Фи. Ох! Зачем я о себе гадости вспоминаю? Что ж я своими мерзостями тщеславлюсь? Или прощения жду от кого-нибудь? Дайте дух перевести. На следующий день я не мог в гимназию идти, боялся встретится с Фи-Фи. Боялся ей в глаза посмотреть. Сказался больным. Через неделю вернулся, а ее уже не было. Ушла она из нашей гимназии. В классе за счет своей подлости поднялся я на ступеньку выше: раньше был изгоем, теперь стал прихвостнем Войнаровского. Ну, а в старших классах, когда статус начал определятся деньгами, Я и вовсе поднялся до его подручного. Мы оказались самыми богатыми в классе, да и в гимназии. Но то, что я трус и подлец, это сознание меня более не покидало. Странное дело: Войнаровский что бы ни натворил, никогда не чувствовал себя подлецом. А творил он ох как много чего. И деньги отнимал у младших, хотя самому деньги были не нужны, и оценки подделывал, и прочее. А я постоянно себя подлецом чувствовал, и без всякой на то причины. Все-таки сознание – это болезнь. Мешает сознание жить. Вот что я думаю.