Дарья Плещеева - Береговая стража

– Друг твой… – вслух произнесла Федька. – Друг твой…

Она еще раз прочитала записку, подивившись, какой, оказывается, у Саньки четкий и выработанный почерк. И задумалась – выходит, теперь уже незачем сидеть голой перед живописцем?

Федька привыкла жить самостоятельно и, как все танцовщицы, знала, что милость покровителей ненадежна. Из Санькиного послания она поняла, что дело тут таинственное – и впрямь, кому нужен молодой фигурант, чтобы ни с того ни с сего начать его вызволять из неприятностей? Хотя «человеком» Санька мог из соображений секретности назвать и даму. Поняв это, Федька словно с небес наземь шлепнулась. Но, с другой стороны, Санька еще слишком переживал смерть Глафиры, чтобы вдруг оказаться в чьей-то постели.

Решив, что покровитель покровителем, а заработанные ею деньги могут пригодиться, Федька спрятала записочку на груди и вернулась в уборную.

Спектакля в тот вечер не давали, а репетировали.

Вечером Федька неторопливо вышла из театра. Шапошников обещал, что ее не станут преследовать, и было любопытно, сдержит ли он слово. Она пошла через площадь, направилась к Харламову мосту, причем спрямила путь – сперва переулками, потом вдоль Екатерининской канавы. Места были в этот час безлюдные, время от времени она останавливалась и прислушивалась. Снег не скрипел, никто не шел следом. Похоже, Шапошников сдержал слово.

Идти было радостно – и легкая метелица веселила душу, и на груди лежала записка, первая в жизни Санькина записка. «Любезный друг!..»

Федька взяла извозчика, съездила на свою квартиру за чистым бельем и поехала к живописцу. Она хотела поблагодарить его и подробно доложить о визите в огурцовскую лавку, но он отсутствовал. Пришлось лечь спать. Но на сон грядущий она послала-таки Саньке тайный мистический знак – наиграла на клавикордах ту заветную мелодию. И на душе сделалось светло – как от предвкушения праздника…

Утром Санька завтракал в обществе Келлера.

– У тебя озабоченный вид, сударь. Здоров ли ты?

– Здоров, – отвечал Санька, – но обо мне в театре сильно беспокоится одна особа. И я хочу дать ей знать о себе.

– Пиши записку, – велел Келлер, – наш человек отнесет и передаст в собственные руки.

Тут-то Санька и растерялся. Он был известный грамотей – делал в каждом слове по две-три ошибки, а запятые не признавал вовсе. Впрочем, в береговой страже он почитался за человека образованного – как-никак, весь «Письмовник» прочитал и «Сказки» Аблесимова. Перо в руки он брал очень редко – а если бы не младший братец, ради которого дома держали чернильницы с перьями, то и не вспомнил бы, когда в последний раз вывел пару строчек.

К счастью, Санька вспомнил, что никогда не писал Федьке записочек, а, значит, она не знает его почерка. То есть самому маяться не обязательно.

Он продиктовал Келлеру послание такого смысла: я-де безопасен, нахожусь в надежном месте и сыскался покровитель, который поможет привести дело к благополучному исходу.

– Кому передать? – спросил Келлер, изложив слова так, как полагается человеку вежливому.

Санька задумался. Если напрямую Федьке – посланец, вернувшись, донесет, что у румянцевской приятельницы на роже черти горох молотили. А было же с ней условлено, что посредницей станет Малаша, та хоть прехорошенькая…

– Фигурантке Маланье Тихоновой. И спросить ее потихоньку, как там, в театре, что обо мне говорят…

– Будет исполнено.

Келлер вышел, пропадал минут десять, вернулся и сказал, что записка отправлена.

– А теперь собирайся, сударь, в гости.

– Куда?

– К госпоже Лисицыной.

По Санькиной физиономии Келлер понял, что дама подопечному не слишком понравилась.

– За все платить надобно, – сказал он. – Тебя из неприятностей вытащат, а ты послужи – дело-то несложное, махать за ветреницей.

– Какая она ветреница? – удивился Санька. – В ее-то годы?

– Она у нас шалунья, – загадочно ответил Келлер. – Ты по роже не суди, она по амурной части такое выделывает, тебе и не снилось. Слушай – она станет тебя зазывать на свой вечерний прием, искокетничается, ты не соглашайся, выдумай что-нибудь. Скажи – в иное место зван, к знатным особам. Она учнет делать тебе авансы. Тоже держись стойко.

– Это будет нетрудно, – буркнул Санька, страх как не любивший крупных грудастых дам.

– Но намекни – может быть, когда-нибудь…

– Когда рак на горе свистнет.

– Шутить я не хуже твоего умею, – сообщил Келлер, – а то и получше. Мне за шутки деньги платят. Эта госпожа Лисицына, коли с умом за дело взяться, поможет нам побольше узнать про убийство Глафиры Степановой… Я не вру, чтобы тебя к ней в постель таким манером загнать. Как раз в постели тебе делать нечего. И знаешь почему?