Дарья Плещеева - Береговая стража

– Убили? – изумился Санька.

– Можно и так сказать… Когда человек от удара на пол валится и затылком об угол бьется, а после того не дышит – то, может, и убили… Идем. Книга при тебе?

– Вот, цела.

– Стало быть, с крещением тебя. С боевым, – хмуро сказал Никитин. – Никто не видел, как ты книгу уволок. Истинный сильф!

Он вывел Саньку из пустого и холодного дворца во двор. Извозчик Пахомыч прохаживался, чтобы не замерзнуть, и вытоптал площадку сажени в три длиной.

– Вези нас домой, старинушка, – сказал Никитин, садясь в санки. И всю дорогу молчал.

Заговорил он только в Санькиной комнате.

– Ты этой ночью, может статься, с убийцей Глафиры поквитался. Более сказать не могу – дело темное. Это все прояснится дня через два, через три. Но это для нас прояснится – а управе благочиния и сыщикам бестолковым еще неведомо сколько придется доказывать нашу правоту.

– Кто напал на отца Мисаила? – спросил Санька.

– Двое напали. Они, видать, боялись, что отец Мисаил их выдаст. Подлецом и предателем его назвали. Хорошо, Потапушка сразу в комнату к батюшке заскочил. Они – на него, а он-то силен, одного кулаком в зубы… другой со шпагой пошел. Потап батюшкину палку схватил, он ведь штыковому бою обучен, орудовал, как ружьем с примкнутым штыком. Тут я ввалился… Господь меня вел, Румянцев. Я человек не больно богомольный – а тут ангел-хранитель крылышком указал… когда я батюшку на полу увидел, я вдруг понял, где книга…

– И где? Под тюфяком?

– Нет. Там бы ее прежде всего искать стали. И в сундуке – тоже. Батюшка, чтобы теплее было, какой-то гобелен приволок и им окно завесил. Так вот – за гобеленом, на подоконнике! Стоймя стояла! Пока Потап воевал, я ее и вынес. Ну и одного их тех вертопрахов книжищей по дурной башке благословил. А потом вернулся.

– Где они?

– Сидят там, глядят на покойника, друг дружку перевязывают и горюют.

– А Потап?

– Сбежал. Они его, правда, видели, ну да таких в Санкт-Петербурге – сотни, вовек не признают. Он хитрый, мы его не впервой нанимаем. Отсидится дня два, потом к нам в гости пожалует.

– Да что за книга? – спросил Санька.

– Нужная книга. Ложись спать, брат сильф. И знай – тот, кто убил госпожу Степанову, за это заплатит.

– Скажи ты, бога ради, для чего вам-то ее убийца? Теперь же можешь сказать? – прямо спросил Санька.

– Теперь – еще не могу, вот те крест. Ложись спать. И я лягу. Может, усну… после таких подвигов кровь кипит, угомону на нее нет, так нужна либо водка, либо баба…

Никитин вздохнул.

– Стало быть, эти двое были убийцами? А как же наш Сенька?!

– С вашим Сенькой тоже дело темное. А эти двое ее не сами убили – их и в столице-то в этот день не было. Нарочно уехали, чтобы их не заподозрили, а убить велели своему человеку.

– Сеньке?

– Статочно, и Сеньке. А может, кому другому. Сам же пять человек в масках насчитал. Спи, брат сильф. Мы сей клубочек размотаем.

Он ушел.

Санька, раздевшись и расчесав взбитые волосы, ополоснул лицо и руки, лег, но никак не мог угреться под одеялом – напал давно знакомый озноб. Хорошо было бы поговорить не с загадочным Никитиным или угрюмым товарищем его Келлером, даже не с сумасбродным Жаном, а с тем, кто поймет, выслушает, будет каждое слово принимать, как величайшую ценность, и, подбираясь к странной истории то с одного, то с другого конца, главным будет считать Санькино спокойствие и благополучие. Была такая особа – фигурантка Бянкина.

Если остаться с ней наедине, то можно было бы рассказать все – и она поняла бы, во всем согласилась бы, подсказала бы что-то разумное. Другого человека в театре, не способного на злую насмешку, Санька не знал. Была Глафира… но даже стоя рядом на сцене, подавая руку, чтобы выйти из колесницы, она одинаково была неспособна и насмехаться, и сказать ласковое слово… Все ее милые слова достались другому.

Положив себе как можно скорее отыскать Федьку, Санька совсем было уснул – но наплывавший и обволакивавший сон преподнес сюрприз – зазвучала музыка. Чья-то одна рука выстукивала на клавикордах мелодию, ту самую подходящую к мыслям о Федьке, под которую однажды танцевали вдвоем в пустом зале.

Он приподнялся на локте. Нет, это, пожалуй, не сон… это нечто потустороннее, ответ на его мысли, тайный знак, что они услышаны!

Первым утренним словом было: «Санька!» Постучал Григорий Фомич, принес поднос, а на подносе – роскошь! Горячий кофе в кофейнике, плюшки, пастила и конфекты!