Дарья Плещеева - Береговая стража

Санька стоял с двумя тросточками, у одной был набалдашник слоновой кости в виде яйца, у другой – в виде гриба, и озирался – все ему было любопытно. Так и получилось, что он встретил взор высокой нарядной дамы, стоявшей совсем рядом и перебиравшей ленты. Дама была хороша собой, с уверенной повадкой, исполнена очарования. Она опустила взгляд, словно бы ее заинтересовали тросточки в Санькиных руках, но тут же вновь вскинула глаза, в которых был вопрос.

Длился он недолго – дама быстро повернулась, задев Саньку пышными юбками, и отошла к спутнице, пожилой и одетой куда более скромно, не в соболях и бархате. Еще миг – и она почти выбежала из лавки.

– Ты производишь в дамских рядах разорение и обращаешь их в бегство, – тихо сказал Никитин. – Вот и первая победа.

– Что проку в такой победе?

– А вот увидишь… Тебе сама бабушка Фортуна ворожит.

– Да уж… – буркнул Санька, сразу вспомнив про бедную Глафиру. Настроение мигом переменилось – показалось даже, что в лавке стемнело. А Никитин засмеялся каким-то своим загадочным мыслям.

Санька понял – он должен попасть на отпевание и на похороны Глафиры. Во что бы то ни стало. Даже с риском разозлить господина покровителя. Что он в самом деле черная левретка, что ли? Путь был один – ночью добежать до Малаши и узнать все новости. Или даже до Федьки. Он знал, где живет обожательница. Однажды ей удалось зазвать его в гости. Это было недалеко от его квартиры, в Коломне. Бежать туда пешком – далековато, но для двадцатилетнего верзилы – не смертельно. И Федька поумнее Малаши, расскажет, что в театре делается. Может статься, уже нашли убийцу – а Келлер с Никитиным этого не знают. Или же по каким-то своим причинам до поры скрывают.

Решив, что ночью непременно выберется из флигеля и навестит Федьку, Санька немного успокоился. Совесть притихла – он сделает то, что в его силах, а Бог даст возможность – сделает и более. Никитин меж тем по-французски торговался из-за тросточки – слыханное ли дело, чтобы бесполезная палка стоила двадцать рублей?

– А вон за углом русская лавка, сударь, там трости по три рубля, – отрубила хозяйка. – Туда ступайте. Коли охота в свете осрамиться.

– Точно такие же! – не унимался Никитин.

– Да все будут знать, что вы в русской лавке купили.

Это был весомый аргумент.

– Теперь мы заложили основы твоей репутации, сударь, – сказал Никитин, когда вышли с тросточкой из лавки. – Все будут знать, что ты ездишь разоряться во французские лавки. Погоди, ты еще первым вертопрахом в столице станешь.

Потом поехали к портному, потом – домой, собираться. Саньку, невзирая на его похоронное настроение, собирались везти в гости – в некое благородное семейство.

– Так твой благодетель велел, – строго сказал Келлер и поморщился – он проработал целый день, писал, читал гранки, возил их в типографию, и все это в похмельном состоянии.

– Меня управа благочиния ищет…

– Гостиная госпожи Фетисовой – последнее место, где тебя станут искать.

– Предпоследнее – последним был бы Зимний дворец, – вставил неугомонный Никитин. – Ну, куда волосочес запропал? Убью подлеца! Я, Румянцев, в гневе страшен, у меня натура страстная!

– То-то кухарка Секлетея у нас месяца не продержалась, – напомнил Келлер. – От твоих страстей, сказывала, хоть в погребе запирайся, хоть на чердак лезь, а она женщина замужняя, да и в годах уже.

– Но отчего?! – внезапно впав в отчаяние, вовсе не комическое, воскликнул Никитин. – Отчего, я тебя спрашиваю?! Я дурак? Нет! Я лицом страшнее черта? Нет! Я скуп, зол, ругатель? Нет же! Выходит, для них телосложение всего важнее?! А почем ей знать – каковы мои скрытые достоинства?!

– Кстати о достоинствах – Туманский твой последний опус изругал и велел заново переписать. Приедешь – сядешь в столовой и будешь трудиться, чтоб к утру сдать.

– Кой черт связался я с этим журналом! Переводил бы трактаты!.. – Никитин хотел еще что-то выкрикнуть, но замер с открытым ртом, услышав стук дверей и скрип половиц. – Волосочес притащился! Где пудромантели?!

Началась такая суета, как бывает обыкновенно перед премьерой – когда выясняется, что все перепутали, главный дансер повредил ногу, главная дансерка в обмороке из-за внезапно объявившейся беременности, декорации и вся мебель на сцене выкрашены лишь вчера и пачкаются, оркестру не сообщили, что музыкальные арии переставлены местами, а первая скрипка с утра отчего-то ушла в запой.

Наконец Санька воздвигся посреди комнаты – в новехоньком голубом узорчатом фраке на французский лад, облегающем его стройный стан, как перчатка, в прекрасно скроенных штанах и в дивных шелковых чулках на изумительных ногах, отлично причесанный и до такой степени очаровательный, что Келлер, не склонный к сантиментам, произнес: