Янина Хмель - Виктория

– Хочешь сказать, что я слепая и не замечаю, какое электричество проходит между вами?!

– Между нами дружба. – Пожала плечами я. Какое электричество?! Если за пять лет после расставания ничего не вернулось, то и не вернётся.

– Эту сказку рассказывай кому-нибудь более глупому.

Я ничего не ответила на это – спорить с ней было бесполезно.

– Что будем делать с платьем? Оно почти готово… – Ольга Александровна перевела тему.

– Я уже оплатила вашу работу. Забирать ничего не буду. Делайте с платьем, что хотите…

– Примерь.

Я замерла:

– Зачем?

Но Ольга Александровна уже доставала его из шкафа.

– Осталось только корсет доделать.

Я взглянула на кремовое платье и чуть не расплакалась – передо мной висела моя мечта.

– Давай, надевай.

Не знаю, зачем, но я его надела. И я, и Ольга Александровна замерли перед зеркалом, как вкопанные.

– Можно попробовать… – Она взялась за корсет и стала что-то делать.

– Не нужно… – Я еле сдерживала слёзы. Точнее, они уже капали на мою мечту.

Закрыть входную дверь ни у одной из нас не хватило ума.

– Вернулся, чтобы отвезти тебя в бар. – Услышали с порога голос Глеба. – Закрываться не думали?

И он тоже замер, уставившись на меня. Противоречивые эмоции отражались на его лице.

– Сейчас переоденусь. – Я вытерла глаза ладонью.

– Ты не отменила свадьбу? – Только в машине Глеб со мной заговорил.

– Отменила.

– Мама шила тебе платье?

Я кивнула.

– Красивое… – Он внимательно следил за дорогой. И вроде как не злился, что я не сказала ему об этом.

– Что ты там уже натворила, мм? – Сменил тему Глеб.

– Кажется, влюбила в себя женщину.

– Неудивительно.

До бара мы ехали молча. Каждый думал о своём. Я – о кремовом платье. О чём же думал Глеб?..

– До завтра. – Я поцеловала его в щёку и собралась выходить из машины.

– Постарайся…

– Не набедокурю. – Продолжила за него я и ушла.

Первым моим посетителем был тот, кого я меньше всех хотела видеть.

– Я же просила…

Антон поставил на барную стойку коробку.

– Я понял, что это конец. Вот, – он посмотрел на коробку, – привёз твои вещи.

– Прекрасно.

– Моим родителям ты не звонила?

– Сам разбирайся.

– Ничего не изменится между нами? – Наивно спросил Антон.

– Нас больше нет.

– Прости меня, Торри…

– Не смотри на меня так, будто во всём виновата я. Ты знал, на что идёшь. Моя любовь к моему книжному бару и моим книгам не была для тебя сюрпризом.

– Знаешь, Вика… Никто не будет терпеть эту твою любовь. Кроме твоего Глеба. Может, зря ты его отпустила?

Я ничего не смогла ответить на это. Если бы открыла рот – сорвалась бы. Молчала, кусая губы и пытаясь удержать лавину слёз.

– Ты же понимаешь, насколько ужасный характер у тебя? И если его кто-то терпит…

– Хватит. – Антона перебил Глеб.

Я с благодарностью смотрела на него. Сама заткнуть его я не смогла бы. Сейчас не смогла бы.

– Не унижайся. Если у неё такой ужасный характер, то какого чёрта ты ещё здесь? Тебе помочь убраться?

Антон ничего не ответил. Ушёл молча. Даже не обернулся в дверях.

А я кинулась Глебу на шею.

– Ты пришёл… – Всхлипывала я, прижимаясь к нему.

– Почувствовал, что тебе нужно моё плечо. – Глеб гладил меня по спине.

– У меня на самом деле ужасный характер?

– Не начинай, ладно?

Я кивнула. Поплачу об этом ночью. В подушку. Одна.

– Я тебя отпускаю. Иди, займись шоппингом. Отвлекись.

Я отстранилась от него:

– Здесь моё место. Здесь я отвлекаюсь. У тебя три выходных. И не надо меня жалеть. – Резко. Но я знаю, чего мне будет стоить минутная слабость в его объятиях.

– Вика…

– Оставь меня.

Глеб оставил. Его не нужно было просить дважды. Никогда. Наверное, это и было причиной разрыва наших отношений. Я в порыве гнева заставила его уйти. А в душе хотела, чтобы он остался. Но он ушёл. Гордый.

А потом, когда вернулся – гордой уже была я. И не впустила, а, как выразился Антон, отпустила, пожелав ему всего хорошего.

Дальше между нами был год молчания. Потом случайная встреча. Потом мы поняли, что не можем друг без друга. Только у Глеба появилась Марина, у меня – Антон. И оба (как будто соревновались за Оскар) играли роли гордых и безразличных. Но так ли это на самом деле? Я даже за себя ответить не могу.

Когда моей душе было очень плохо – так, что хотелось выть, – я в молитвах обращалась к двум душам: к своей бабушке и к сестре Глеба.

С Викторией я не была знакома (я познакомилась с Глебом и его семьёй через два года после трагедии), но тянулась к ней. А её мама тянулась ко мне. Я для неё была как панацея.