Евгения Фабр - Жизнь как жизнь

Иван Тимофеевич, тяжело придерживая рукой больную голову, снял с одного улья крышку и заглянул внутрь. Лучше бы он этого не делал! Запах густого перегара оживил бы даже мёртвого, не то, что мирно спавших пчёл. Мгновенно весь рой с грозным гудением поднялся в воздух. Чёрная туча угрожающе зависла над его головой. Иван Тимофеевич тут же протрезвел. Голова стала чистая и ясная. Он понял, что если не предпримет каких-либо мер, то это будет его последний день в жизни. Ноги сами понесли с такой скоростью, что туча слегка отстала. На бегу Тимофеич размахивал руками, как ветряная мельница, орал и ругался самыми последними словами.

Девчонки остановили веялку и стали с интересом наблюдать за развитием событий. На крик из дома выскочил Колькин отец.

– А…а…а…!!! Ой…е…ёй..!!! – размахивая руками, Тимофеич нёсся к его дому, на ходу выкрикивая ещё какие-то непонятные слова.

Туча гудела и металась в воздухе, легко меняя свои очертания, она, как разъярённый диковинный зверь, бросалась на незадачливого пчеловода. Не совсем трезвый Степаныч, на всякий случай, шмыгнул за дверь и стал смотреть в щель, что будет дальше. Тимофеич пронёсся мимо и опять что-то прокричал. Наконец, Колькин отец понял, что Тимофеич просит достать дымарь и противомоскитную сетку. «Где искать сейчас этот дымарь и сетку?»– недоумевал Степаныч. И тут в его нетрезвую голову пришла «гениальная» идея:

– В пруд! Прыгай в пруд! – заорал он и замахал руками в направлении пруда.

«Какой пруд, – ужаснулись девчонки. – Вода же ледяная».

В это время Тимофеич уже нёсся зигзагами по склону оврага, стараясь стряхнуть с себя наседающих пчёл. Время от времени от роя отделялась какая-нибудь особенно свирепая особь и с наслаждением запускала в него жало. Из оврага доносилось отдалённое:

– А….а….а….!!! Бу…бу….ма….!!!

Теперь Тимофеич нёсся обратно, по-прежнему пытаясь что-то прокричать. Чёрное облако не отставало и, казалось, стало ещё плотнее. И тут Колькин отец сообразил. Прямо на дворе рядом с домом был глубокий погреб. В таких погребах в деревне обычно устраивают ледники для хранения запасов. Степаныч открыл створку, махнул рукой Тимофеичу и быстро заскочил обратно в дом. Тимофеич с разбега ввалился в погреб и захлопнул за собой дверцу. Чёрная туча недоумённо гудела. Погудев ещё немного, она развернулась, взмыла вверх и исчезла в поисках какого-нибудь пристанища.

Степаныч и зеваки, наблюдавшие эту картину, придвинулись ближе к месту событий. Из погреба доносился хриплый задыхающийся голос:

– Пчёлки, блин….! Я этих пчёлок на хрен всех утоплю, а из ульев суке Мушке конуру сделаю.

Вскоре голос затих. Время шло, толпа зевак росла, но, зная крутой нрав Тимофеича, никто не решался заглянуть в погреб. Наконец, Степаныч приоткрыл дверцу и повернул выключатель. В тусклом свете давно немытой лампочки он ничего не увидел. Испуганный Степаныч по крутым ступеням спустился вниз. Тимофеич плашмя лежал на самом дне, зарывшись с головой в ледяную крошку, была видна только рука с зажатым в ней огромным солёным огурцом.

Собравшиеся тихо хихикали в кулачки, боясь ещё больше разозлить и так разъярённого Тимофеича. Отойдя, на всякий случай, на приличное расстояние от погреба, Сорока с Варварой покатывались со смеху.

На следующий день смурной Тимоха попросил Варьку и Сороку под каким-нибудь предлогом прийти к ним во двор. На все их расспросы он таинственно молчал.

Девчонки пришли вскоре после обеда. Картина, представшая перед их взором, могла бы тронуть даже самую чёрствую душу. На ступеньках крыльца сидел Иван Тимофеевич и вдумчиво курил самокрутку. Его голова представляла собой надутый шар, из которого пучками торчали волосы. Среди всклоченных вихров, как огромные вареники приклеенные к «шару», торчали уши. Глаз не было вообще. Вывернутая нижняя губа походила на жирную улитку – такая же сизая и блестящая. Самокрутку он с трудом держал распухшими, подобно варёным сарделькам, пальцами. Напротив, в нескольких метрах от него стояла новая собачья будка. На коньке крыши, вместо флюгера, возвышалась красная фанерная звезда. Около будки на толстой цепи важно лежала маленькая черная Мушка с бантом на шее.

– А кто же будку делал? – недоумённо спросила Сорока.

– Я – а – а, – протянул Тимоха. – У папани пальцы не сгибаются.

Сорока с Варькой «заржали» и забыли повод, по которому пришли. Варя достала сигареты и села возле Тимофеича. Сорока пристроилась рядом. Девчата молча закурили и стали вместе с хозяином созерцать его архитектурное творение.