Тилли Бэгшоу - Сидни Шелдон. После полуночи

– С чего вдруг? Я ничуть не раскаиваюсь. И если бы пришлось все повторить сначала, сделал бы то же самое.

Грейс отчаянно искала в его лице хоть какие-то черты человека, которого любила. Какой-то намек на участие.

Но глаза Ленни вызывающе сверкали.

– Я из тех, кто выживает, Грейс. Мой отец пережил холокост. Приехал в Америку, ничего не имея. Да, он проиграл и пропил свою жизнь, но лишь потому, что был беден. Главное – он выжил. У него была жизнь, и он дал жизнь мне, я посвятил свою жизнь тому, чтобы избежать бедности. Не собирался повторять его ошибок! Не хотел быть человеком второго сорта, еще одним нищим еврейским мальчишкой, умоляющим принять его в чертов загородный клуб. Я сам владел таким клубом, ясно? Владел! И все эти Уокеры Монтгомери Третьи умоляли меня принять их! Я даже женился на одной из их дочерей.

Грейс мучительно поморщилась.

«Так вот чем я была для тебя? Дочерью Купера Ноулза? Символом статуса?»

– Ожидаешь извинений за то, что выжил? За то, что сражался до конца? Никогда. Я вышел из ничего, Грейс, меньше чем из ничего! И создал «Кворум» из пыли. – Его трясло от гнева. – Что ты знаешь о тяжкой работе? О предубеждениях? О бедности? О страдании?

Грейс подумала обо всем, что перенесла в Бедфорд-Хиллз. О том, как едва сводила концы с концами, когда бежала из тюрьмы, зная, что весь мир ненавидит ее, потому что ни одна живая душа не знала правды. О том, как сопротивлялась насильникам, как истекала кровью после подпольного аборта. Как рвала вены на запястьях застежкой от броши.

«Что я знаю о страданиях? Ты бы поразился тому, как много я могла бы рассказать!»

– Ты была американской принцессой, – продолжал Ленни. – Жизнь поднесла тебе на блюдечке все, и ты брала, принимала как должное. Принадлежащее тебе по праву. И никогда не спрашивала, откуда все это берется. Тебе было все равно! Мне жаль, что ты страдала, Грейс. Но кто-то должен же и пострадать? Может, на этот раз пришла твоя очередь!

«Моя очередь».

– Да. Не нужно так ужасаться, дорогая. Ты ведь выбралась? Сама научилась выживать? Я горжусь тобой. Ты здесь, ты жива, ты свободна. Как мы с Джоном. Ты хотела правды, и ты ее получила. Что тебе еще нужно?

И тогда Грейс поняла, чего добивается.

– Месть, Ленни. Я хочу отомстить.

Прозвучал выстрел, отдавшийся эхом от толстых каменных стен. Ленни коснулся груди. Кровь сочилась сквозь пальцы, расплывалась на белой рубашке.

Он потрясенно взглянул на Грейс.

– Нет! – взвизгнул Мерривейл.

Второй выстрел. Третий.

– Грейс!

Грейс обернулась. Митч Коннорс бежал через гостиную к саду. Светлые волосы потемнели от пота и прилипли ко лбу. В руке он держал пистолет.

– Постой!

Но было поздно. Джон вбежал в дом. Грейс повернулась к Ленни, тот тоже исчез. Не может быть!

И тут она увидела, как Брукштайн ползет на четвереньках в беседку, оставляя за собой широкий кровавый след. Грейс прицелилась, но Митч пробежал мимо и широко раскинул руки, встав щитом между Грейс и Ленни.

– Все кончено, милая. Остановись. Положи пистолет!

– Прочь с дороги, Митч! – заорала Грейс. – Отойди!

– Нет. Так неправильно, Грейс. Знаю, ты хочешь правосудия, но это не метод!

Сейчас Ленни скроется! И она ничего не сможет сделать!

– Отойди, Митч! Клянусь Богом, я буду стрелять!

Из дома доносился шум. Хлопали двери. Повсюду бегали мужчины. Сквозь расставленные ноги Митча Грейс видела, что Ленни почти добрался до беседки. Из дома выскочил Джон Мерривейл, вопя как бешеный и размахивая пистолетом. Топот стал громче.

– Полиция! Бросить оружие!

Сейчас или никогда.

Грейс выстрелила и в ужасе смотрела, как Митч падает на траву.

– Митч! – вскрикнула она, но с губ не сорвалось ни звука.

Знакомые бритвенные лезвия полосовали ее бок, руки, ноги. Она лежала на траве, истекая кровью. Звуки растаяли.

Грейс открыла глаза, чтобы увидеть безмолвный балет бегущих ног. Митч неподвижно лежал на газоне. Она поискала глазами Ленни, но не разглядела его. Только красную дымку собственной крови, заслонившую солнце, и небо, и деревья, падающие, падающие, как тяжелый бархат на театральной сцене. Ее финал. Занавес.

Нью-Йорк, месяц спустя

Женщина в комнате для посетителей прошептала дочери:

– Это она?

Дочь покачала головой:

– Не думаю…

Обычно она на все имела собственное мнение, была большой почитательницей глянцевых журналов и гордилась способностью распознать знаменитость с пятидесяти ярдов. Уж ее темными очками и шарфами не одурачить! Но в этом случае…