Тагир Галеев - Атлантический Штамм

Ну а потом меня поведут во внутренний двор тюрьмы, где для меня изготовили уже (а может еще только начали) виселицу, которую предварительно должны протестировать на мешках. Да-да, именно так и подбирают максимально оптимальную для веса и роста преступника веревку, причем, когда казнят подряд нескольких, веревки должны после каждой казни меняться в соответствии с именами казнимых, нанесенными на них и эти же веревки потом кладут в гроб вместе с телом, чтобы так сказать, отправить в добрый путь. С одной стороны, сей порядок появился после казней в Нюрнберге в 40-ых годах прошлого века и я считаю, что это правильно, ну вот никак не захочу я болтаться на веревке после какого-нибудь преступника ниже себя рангом.

А далее…. Далее простор фантазии. Либо я сам взойду на эшафот с мужественным лицом и прокричу напоследок прощание с миром, либо мне наденут на голову мешок вот уже в нем, в полной темноте я уйду туда, где мне самое место.

Вот кстати, стучат в дверь. Паршиво что так быстро. Неужто УЖЕ???

Под гвалт чаек.

Три вещи меня преследовали с самого рождения: рокот океана, запах рыбы и гвалт чаек! Едва я только сумел различать звуки и запахи, как все три этих явления природы окутали меня с ног до головы и много лет спустя, повидав множество мест, далеких от океана, я по-прежнему слышал в своих ушах крикливых чаек и терпеть не мог рыбы.

Я родился в рыбацком поселке на побережье Атлантики. Даже если сказать точнее, это не совсем побережье, а остров во Французской Бретани под названием Бель-Иль-Мер. В начале XIX века остров какое-то время назывался островом Жозефины по имени супруги моего будущего кумира Наполеона Бонапарта.

Как и пятьсот, и триста лет назад тут также жили рыбаки и таскали сетями рыбу из океана, ничего не изменилось и во время моего рождения, разве что ловля стала промышленной, рыбаки объединились в артели, а небо стали прочерчивать силуэты самолетов; во всем остальном тут мало что изменилось, если конечно верить байкам старожилов, любящих потрепаться о старине.

Рыба и чайки были везде. О них писал еще Александр Дюма в своем романе «Виконт де Бражелон», а теперь напишу и я. Я родился в крохотной деревушке Локмарья, в которой к моменту моего рождения жило двести или триста рыбаков с семьями. Вернее, семейных среди них было мало, женщинам нечего делать на этом полудиком куске суши. Всех дел тут это таскать рыбу сетями с утра и до обеда и потом сдавать эту рыбу на приходящие сюда ежедневно паромы рыболовной компании, в которой трудились все местные рыбаки.

Скучная, однообразная жизнь. Гвалт чаек был повсюду, а чешуя рыбы и ее запах преследовал меня всю жизнь. Во младенчестве я лежал в пеленках, усыпанный рыбной чешуей, она была нас столе, на полу, она витала в воздухе, шелестела в одежде родителей.

Я ненавидел чешую и чаек!! Мне казалось, что их непрекращающийся гвалт вынимал из меня душу.

Кстати, о родителях. Свою мать помню смутно, умерла она еще до того, как я начал что-то соображать. Кладбища у нас в коммуне не было по причине чрезвычайно каменистой почвы, поэтому дощатый гроб, в котором упокоилась навеки, моя мать вместе со злосчастной чешуей, увезли на пароме на материк и похоронили на одном из городских кладбищ. Я был на могиле своей матери всего один раз, будучи уже юношей. Не скажу, что испытывал грусть или печаль, мое сердце казалось, было насквозь просолено вековечными ветрами Атлантики.

Отец был артельным старостой, в артели всегда бывало по десять-пятнадцать рыбаков. Он был судя по всему, авторитетным руководителем, потому как перед ним часто снимали шляпу идущие по улице рыбаки. Не скажу, что мы жили богато, но наш дом был двухэтажным и у нас даже была своя скотина в виде кур и пар коров, за которыми смотрел наемный рабочий.

Уважение рыбаков быстро сошло на нет, когда мой грешный родитель после смерти матери начал глухо пить, уходя в запои на недели. Как я выяснил уже позже, моя мать была для него светочем в окошке, а я стал лишь только обузой. Меня он особо никогда не жаловал, хотя не грешил рукоприкладством, но и воспитанием не занимался. Я был предоставлен сам себе с утра до вечера, бегая с соседскими мальчишками по руинам некоей древней крепости, выстроенной во времена античности дошедшими досюда римлянами, затем заново отстроенной во времена Людовика XIV. Со временем крепость то ли обветшала, то ли ее не достроили, потом англичане в XVIII веке снесли часть ее башен, в итоге остались лишь глубочайшие подземные лазы, ходы сообщений, части стен, среди которых мы устраивали детские войны и разборки.