Олег Рой - Три цвета любви

— Дело ж не в часах и костюмах. Никакая цацка не возвеличивает человека. Это просто маркер. Если у чувака на руке что-то солидное — ну или костюм у него от лондонского портного (дело было в те времена, когда наряд от портного, тем паче лондонского, казался верхом роскоши) — значит, он многое может. И отношение к такому человеку у людей сразу другое. Это Билл Гейтс может себе позволить в чем попало ходить — все и так знают, кто он и чего стоит. Или Рокфеллер какой-нибудь. Но таких на все человечество — десяток, может, сотня. Остальным приходится играть по общим правилам.

Алик тоже приходил в восторг от статусных цацек. От часов, костюмов, модных ресторанов. Говорил:

— Иначе я рядом с тобой нищим родственником себя чувствую.

Впрочем, Леле это нравилось. И потому, что напоминало Леньку, и потому, что она вообще любила Алика радовать.

Но как теперь радоваться, когда Гибальская хищным взглядом на Алика зыркает. Если прикидывает, как того себе забрать, это бы ладно, ничего ей тут не обломится. Только она, скорее, рассчитывает поживиться чем-то «интересненьким», «остреньким» — чтобы было после, о чем посплетничать с такими же, как сама, гарпиями. Плевать, разумеется, но… неприятно. Леле казалось, что, когда за спиной шепчутся, ей становится как будто холодно. Нет, точнее, неуютно. Как на сквозняке.

И избавиться от этой дуры почти невозможно. Почуяла добычу.

Леле было лет девять-десять, когда мамуля где-то достала для нее путевку в лагерь. Чуть ли не пионерский еще. Облезлые фанерные домики (по одному на отряд), бетонный короб столовой, белое административное здание в глубине, выкрашенные голубой эмалью решетчатые ворота с жестяной красной звездой посередине. Но житье там было вполне ве- селое.

С одной стороны лагерь огибала речушка. Мелкая, безопасная, вот только подходящее для купания место было всего одно — крошечный песчаный пятачок, где едва размещался один отряд. Поэтому купаться ходили поотрядно. Строем: впереди — вожатая, сзади — кто-нибудь из старших ребят, их брали для дополнительного присмотра. Вожатку звали, кажется, Таней. Леле она казалась ужасно взрослой, хотя студентке педучилища, отрабатывающей практику, было лет восемнадцать. Замыкающим с ними обычно ходил Мишка из первого отряда — девчонки шушукались, что он к Тане «подбивает клинья».

Мишка носил просторные штаны с невероятным количеством карманов и шикарную футболку — черную, с белым страшным черепом и готической надписью на груди. Кроваво-красные буквы порядком осыпались, прочитать надпись было невозможно, но это делало парня еще загадочней и притягательней. В одном из бесчисленных карманов он хранил универсальный нож: толстенный массивный брусок, в котором таилось несметное количество разнообразных инструментов — одних отверток несколько штук. Мишка этим ножом мог починить что угодно: настольную лампу в вожаткиной комнате, старенький велосипед лагерной медсестры Тамары или вечно заедающий трос флагштока. Леле это казалось волшебством, а Мишка представлялся ужасно взрослым, не важно, что он тоже относился к «детям» (их всех так называли). Он даже курил! За дальней мусоркой, у забора — Леля видела! Мишка тогда тоже ее заметил, даже кулаком погрозил: смотри, мол, у меня, если накапаешь кому… Леле и в голову бы не пришло «накапать», наоборот — весь день после того она ходила, не чуя под собой земли — от счастья. Он ее заметил! И у них теперь — общая тайна!

Купаться она не очень любила. Зимой мамуля водила ее в бассейн, там вода была красивая, прозрачная, словно светящаяся! И теплая. Речка же обильно цвела зеленью, вдобавок в воде висела желтоватая глинистая муть, а дно, стоило отойти на пару шагов от песчаного участка, покрывал слой густого скользкого ила. Не бассейн, в общем. Зато возле «купального» пятачка, за ивняком, был маленький заливчик, окруженный здоровенными елями и березами, в тени которых вода всегда казалась темной, жутковатой. Как на картине «Аленушка». Леля делала в темно-зеленую колдовскую воду шаг, другой (чуть выше щиколотки, не дальше), но ступни моментально пропадали и, если стоять неподвижно, в них принимались щекотно тыкаться кормящиеся на отмели мальки. Долго стоять было нельзя, за отлучку могли наказать. Например, лишить купания до конца смены. Точнее, вообще перестали бы брать ее на речку. Этого Леля боялась, потому в заливчик уходила ненадолго, и каждый раз эти пять-десять минут дарили ей удивительное счастье. Леле представлялось, что она повелительница волшебного царства, которой повинуются и травы, и рыбы, и звери. Зверей в пригородном лесу никаких, разумеется, не водилось — разве что ящерицы. Но можно было думать, что звери просто прячутся за толстыми стволами.