Клэр Коннелли - Суждено быть вместе

Пришло время последнего испытания - свадебный вальс, и она станет свободной.

Следующие несколько минут ей придется притворяться счастливой, а потом они уйдут, и все это останется позади.

Маттиас подошел к ней и подал руку. Фрэнки вложила в нее свою и почувствовала, как в животе запорхали бабочки. Она глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.

Он вывел ее на середину зала, и тут к ним подошел священник. В руках он держал маленькую катушку серебряной нити. Он что‑то тихо сказал по‑толмирски, а затем начал перекидывать нить от ее руки к руке Маттиаса и обратно. Она помнила, что ей говорили об этом, но забыла о значении ритуала.

Какая‑то древняя традиция.

Крепко связав их руки, священник кивнул и отошел.

- Это нить от краба, который обитает в водных пещерах Толмироса и плетет свою нить глубоко на дне моря. Обряд существует с незапамятных времен. Считается, что свадебный танец с нитью на руке сделает брак долгим и счастливым.

- Понятно, - безразлично ответила она. У Фрэнки чесались руки разорвать эту нить, словно это были путы, от которых ей хотелось немедленно освободиться.

Они вальсировали в полном молчании.

- Все? - спросила она, как только смолкли последние аккорды.

Он кивнул:

- Да. Мы можем удалиться.

Фрэнки сохраняла невозмутимое выражение лица, пока они шли через бальный зал к выходу под одобрительные возгласы и аплодисменты всех собравшихся. Она шла рядом с ним по длинным коридорам дворца, но, как только они завернули за угол и оказались наконец в уединении своей резиденции, она потянула за нить, но та не поддавалась. Фрэнки вдруг стало почти невозможно дышать. Она снова дернула нитку. Никакого результата.

- Развяжи, пожалуйста, - попросила она Маттиаса. В ее голосе прорезалась паника.

- Успокойся, сокровище мое.

- Не называй меня так! - огрызнулась она. - Пожалуйста, сними нитку. Я… я задыхаюсь.

- Стой смирно и не дергай нить, - приказал он. Он просунул палец под нить и, обнаружив конец, быстро размотал ее.

Фрэнки тяжело дышала и была бледнее смерти.

- Это всего лишь шелковая нитка, - сказал он, явно пытаясь успокоить ее.

Только для нее это не просто нитка. Теперь они были женаты: связанные на всю жизнь законом и ребенком, а для Фрэнки еще и любовью. Но ее любовь, увы, безответная.

Ей нужно уйти от него как можно скорее.

Он взглянул на картину и в сотый раз за четыре недели, прошедшие с тех пор, как Лео и Фрэнки покинули дворец, подумал о том, что ее следует убрать. Он знал, что должен это сделать. Фрэнки не должно быть места в его жизни, тем более здесь, в кабинете, где он выполнял важную государственную работу.

Картина всегда отвлекала внимание с того самого дня, как у него появилась, но, по крайней мере, до этого она была приятным развлечением. Теперь же она лишь погружала его в черную бездну безысходности.

Фрэнки уехала.

Прошло уже четыре недели.

Он попытался сосредоточиться на работе с документами, но вскоре отодвинул их в сторону и подошел к бару. Был еще только полдень, а он налил себе щедрую порцию виски.

Во сколько ему сегодня удалось заснуть? В три утра? В четыре? Он не помнил.

Маттиас разглядывал картину с близкого расстояния, видел мазки кисти и представлял себе, как двигалась ее рука, когда она рисовала ее. В этот момент он яростно ненавидел творение Фрэнки, потому что оно было воплощением ее самой, той самой художницы и его жены, ставшей для него недосягаемой.

В дверь постучали. Он не обратил на это внимания. Стук повторился.

- Войдите.

На пороге возник его личный секретарь Нико с коричневым конвертом в руках.

- Сегодняшняя служебная записка. - Нико положил конверт на стол и повернулся, чтобы уйти.

Маттиас кивнул и перевел взгляд на большой конверт.

Они отсутствовали четыре недели, и за это время он ни разу не позвонил ей. Он душил на корню желание снять трубку и поговорить с ней.

Каждый раз, когда он думал о том, чтобы позвонить в Маре‑Визум‑Палас и узнать, как она себя чувствует, поговорить с Лео, он вспоминал, как Фрэнки пыталась порвать ритуальную шелковую нить. Он словно наяву чувствовал ее панику и отчаяние и понимал, что звонить ей было бы эгоистично. Разговор с ней мог бы поднять ему настроение, мог бы убедить его, что она привыкает к новой жизни, но это причинило бы ей боль, а ему этого не хотелось.

И поэтому он приказал охране присылать ежедневные отчеты об их передвижениях, чтобы быть в курсе их жизни.

На этот раз в конверте был не только стандартный отчет, но и газетная вырезка с заголовком: