Валентин Зверовщиков: Корова Стеллера, или Проверка правописания по-французски

Театр афишировал свою деятельность на весь сезон. В этом году в зачет великой даты трехсотлетия царственного дома Романовых тринадцатого ноября вся православная Россия праздновала день тезоименитства императрицы Марьи Федоровны. В соборе равноапостольных Петра и Павла в девять утра Преосвященный Епископ Нестор планировал литургию и благодарственный молебен. А Софья Михайловна объявила премьеру своей новой мелодрамы «Жорж – мой сын!»

На главную роль любовника и прожигателя жизни Люсьена де Лиля она думала назначить Ивана Генриховича Штарка, но судьба распорядилась самым подлым образом.

– С каким трудом всё делается! Я точно камни ворочаю! Как Сизиф! Я – несчастный Сизиф! – плакала она в кровати, ломая руки.

– Полно, матушка, – говорил муж, накладывая ей на лоб влажное полотенце, – всё образуется.

– Как? Где я найду второго Люсьена де Лиля? А Иван Генрихович – вылитый Люсьен! Я с него роль писала. И что теперь – переписывать? Опять? – Софья Михайловна взвизнула. – У меня уже нет сил! Как вы не можете понять, я не электрическая машина-динамо!

– Не кричи, детей разбудишь.

– И не перпетум мобиле, я женщина, взвалившая себе на загорбок всю Камчатку. А вы только смеетесь надо мной, я знаю.

– Никто над тобой не смеется, Софочка, окстись!

Этот старый спор всегда инициировала жена. Несмотря на то, что театр имел стойкий успех, любители драматического искусства, которых всегда находится в избытке в любом провинциальном городке, якобы понимавшие в сём толк, весьма иронически оценивали её драматургический дар.

– Да, я не Александр Николаевич Островский! И даже не Короленко!

Николай Владимирович не выдержал и всплеснул руками.

– Ну, кто же спорит с тобой, матушка ты моя!

– Вот! Вот! И ты туда! – Софья Михайловна отбросила со лба полотенце и опрокинулась лицом на подушку. – Убийцы, убийцы!!!

Николай Владимирович тяжело вздохнул и, погладив жену по затылку, просто сказал.

– Какие ж мы с тобой убийцы? Убийцы вон Ивана Генриховича убили и прячутся теперь как тати хитровские.

Софья Михайловна притихла и в страхе посмотрела на мужа.

– Ты уверен?

Но Николай Владимирович уклонился от прямо поставленного вопроса.

– А ты еще лучше спектакль сделаешь, я верю. Такое кабаре во французском штиле, где всё вертится и ходуном ходит. Помнишь, в «Савое»?

И тихонько запел слегка надтреснутым голосом запомнившуюся им обоим шансонетку, слышанную в приамурском ресторане.

– Спи, голубь мой, постарайся заснуть.

Софья Михайловна облегченно выдохнула, закрыла глаза и горестно прошептала:

– Значит, все-таки убили… За что, Господи Всемогущий, Пресвятая Параскева Пятница?

Невыспавшийся, злой и голодный, только чаю хлебнул, Павел Михайлович поспешил с денщиком Белугиным на берег. Обыкновенно носил за ним портфель Кузьмич, но сегодня чиновник особых поручений держал его самостоятельно, потому что в нём лежала карта государственного значения.

Вообще-то в городскую акваторию редко заходили киты, но случалось, что и касатки стаей гуляли вдоль берега, и морские львы заплывали отдохнуть в мягких и спокойных водах бухты.

Солнце стояло высоко, и берег полуострова казался с борта катера каким-то тропическим раем. Буйная свежая и яркая растительность закрывала сопки с головой. Наверху притаился туман с океана, готовый в любой момент обрушиться вниз. Берег противоположной стороны в дымке не виден, поэтому сопки и вулканы словно выплывали ниоткуда, из какой-то тайской сказки.

Клочков никак не мог привыкнуть к тому, что цвета здешнего края постоянно менялись по погоде – на дню по нескольку раз. Как в детском волшебном калейдоскопе. Встряхнешь его, и рисунок меняется на неузнаваемый. Лазурный и прозрачный над розовыми сопками небосвод на глазах становился глубоким синим с фиолетовыми облаками, и глаз не успевал привыкнуть к этому блеску, как всё враз затягивало тяжелым свинцом с белеющей кромкой горизонта.

На носу катера стоял Отец Дорофей, молодой иеромонах камчатской епархии и вслух декламировал собственные стихи.