Сергей Ольденбург - История советского правописания

Когда мы теперь пишем е вместо ѣ , не пишем более i , пишем одно и, упрощая еще в разных случаях наше правописание, то мало кто помнит, что менее чем 25 лет тому назад о правописании шли горячие споры. Из него делали предмет политических раздоров, упрощенное правописание считали признаком некультурности или крайней политической левизны. И как все это быстро забылось! Мы пишем спокойно „по-новому“, как говорили еще недавно, и нам кажется, что так писали всегда.

В дни десятилетия революции полезно вспомнить и о „революции“ в орфографии, и о том, как она подготовлялась и осуществлялась.

Не надо думать, что мысль об упрощении. правописания была совсем новою мыслью последнего времени. Еще в XVIII веке, когда устанавливалось русское правописание, директор Академии Наук Домашнев распорядился печатать в 1781 г. книжки „Известий Академии“ без буквы ъ. К сожалению, это новшество не удержалось. Шестьдесят с лишним лет тому назад известный ретроград и консерватор М. Н. Катков указывал, что устранение буквы ъ дало бы на наборе, печати и бумаге 8% экономии, т.-е. на каждые 100.000 р. за ъ переплачивалось 8.000 рублей. Для поклонннков буквы ѣ полезно знать, что еще в XI веке, т.-е. 800 лет тому назад, буквы е и ѣ смешивались, в правописании, как, очевидно, смешивались в произношении разных говоров. В новейшее время, в 1837 г. Белинский писал: „Буква ѣ в произношении не имеет отличия от е “, а про Белинского Тургенев, как известно, говорил: „Ни у кого ухо не было более чутко, никто не ощущал более живо гармонию и красоту нашего языка“.

О букве ѳ академик Грот, один из реформаторов нашего правописания, еще в 1862 г. писал: „Пора изгнать этого монополиста русской азбуки“. Этих немногих примеров, которые легко было бы значительно умножить и развить, достаточно, чтобы показать, что в сущности никаких сомнений в возможности упростить и вообще упрощать наше правописание не было.

Но так велик консерватизм известных эпох и известных социальных групп, что из дела простого и ясного сумели сделать нечто очень сложное и запутанное. Сумели на ряд лет задержать живую потребность школы и жизни вообще.

Застрельщиком в борьбе за правописание явилась в начале нашего столетия, в 1904 г., Академия Наук, побуждаемая к тому многочисленными обращениями к ней более передовых педагогов. В Академию и к президенту ее посыпались со всех сторон письма и записки, как только стало известным, что Академия решила заняться вопросом об упрощении правописания. Обращения были сочувственные и несочувственные, иногда почти бранные, часто иронические. Хорошо известно, какую отрицательную позицию заняла в этом вопросе пресловутая газета „Новое Время“, избравшая Академию мишенью своих нападок.

Но не одни нападки выпали на долю Академии, не мало было и глубоко сочувствующих писем. Так, один сельский учитель с увлечением писал: „Нынешнее правописание тормозит народное просвещение, как тормозило крепостное право развитие России“.

В начавшейся около орфографии борьбе ясно сказались два прямо противоположных мировоззрения: одно стояло за незыблемость когда-то установленных правил, упорно не желая их пересмотреть только потому, что всякая реформа есть начало разрушения, и что чем меньше реформ, тем устойчивее жизнь. Другое мировоззрение требовало прежде всего жизненности и права и возможности перемен в соответствии с требованиями жизни. Оба направления лучше всего выявить на примерах.

Вот что пишет директор гимназии: „Раз будет признана условность правописания и будет сделан шаг для упрощения его, то почему через несколько времени не сделать и второго в этом направлении шага и не провозгласить принципа волапюка!“ На заявление директора, столь боязливо относившегося ко всякому новшеству, мы ответим, конечно, почему же не сделать и второго, и третьего и вообще дальнейших шагов? Неужели же мы можем смотреть и на языки, и на, как на нечто неизменное, в сущности, значит, мертвое? Генерал Киреев иронизирует но поводу попытки упрощения правописания; цель реформы, по его мнению, является „не принципиально-научным делом, а попыткой вывести из затруднения гимназистов и других лиц, не владеющих тайною буквы /*“. Киреев старается запугать президента: „Ради вас самих — не давайте хода облегчительным проектам! Смею вас уверить, что люди, вас любящие и уважающие, жалеют о том, что вы вмешались в это дело“.