Галина Романова: Пленная птица счастья

И тут же обругала себя за вчерашнюю футболку, которую схватила утром со стула и напялила. И Суворкина вспомнила — тот бы сейчас точно выговор влепил.

— Кто может быть его заказчиком — выяснить так и не удается, — закончил за нее Глеб и улыбнулся.

Шрам слева от верхней губы натянулся, и Маше безумно захотелось погладить его пальцем. Или просто дотронуться до щеки, почувствовав гладкость свежевыбритой кожи.

Дура! О чем она думает? Она разве об этом думать должна?

— Сейчас под подозрением у нас ее мачеха, Светлана Яковлева. Но она идет в отказ.

— Сейчас? А до этого?

Глеб поставил локоть на край стола, подпер щеку кулаком и уставился на нее своими глазищами, которые она про себя уже десять раз назвала нежными, печальными, добрыми.

— Маша, так кто до этого был под подозрением? Был же кто-то?

— И да, и нет. — Маша отвела глаза. — Подруга похищенной, Инна Голубева. Ее старший брат убит через несколько дней после похищения.

— Брат Инны?

— Да, Голубев Владимир. Рядом с телом задержан отец пропавшей Алины Ростислав Яковлев. Задержан с ножом.

— Ого! Неопровержимо!

— Вот именно. Вину отрицает, но… Дело готово для передачи в суд.

— А мотив?

— Наше руководство и следственная группа соседнего РОВД, которая вела расследование, считают, что мотив — месть. Владимир Голубев похитил Алину по просьбе сестры. Обе были влюблены в одного и того же парня.

— Прямо вот она просто попросила, и он похитил? — недоверчиво хмыкнул Глеб.

— Нет, не прямо. Вскрылись некоторые факты. Оказывается, незадолго до убийства Владимир проиграл. И заложил свою долю в бизнесе отца.

— Ого!

— А его сестра вдруг взяла и оформила дарственную — свою долю переписала на брата.

— Ого! — снова изумился Глеб. — И что она говорит — с какой стати?

— Говорит, что пожалела брата, а ей, мол, этот бизнес не нужен. Я ее долго допрашивала, даже хотела заключить под стражу до выяснения. Но отец нанял адвоката, и тот все мои доводы разметал в клочья. Нет, видите ли, оснований для ареста. Теперь, после показаний Симакова, ее вообще не приобщить к делу.

— Угу, — кивнул Глеб.

И неожиданно крепко задумался, как будто задремал с опущенной головой. А Маша смотрела на него, даже руки убрала со стола и зажала ладони между коленями — так велико было желание дотянуться и погладить его по голове.

Вот чертовщина, а!

Он же уедет и забудет. У него наверняка семья и дети. А она свою семью потеряла. Ребенок с отцом, свободного времени ноль. И жизнь у нее поганая, одинокая, неустроенная. И футболка на ней вчерашняя, несвежая.

— Ты думала, что Инна Голубева заказала брату свою подругу из-за того, что мальчика не поделили, так? И заплатила ему своей долей в бизнесе отца, да?

— Да.

— Но теперь, когда Алина обнаружилась в подвале у Симакова, ты так не думаешь?

— Вот именно.

— А что, если Голубев нашел исполнителя? И как раз в лице Симакова. Как считаешь?

— Невозможно.

— Почему, Маша?

Сейчас он посмотрел на нее совсем иначе. Не с печальной нежностью, как до сих пор, а с тревогой. Или ей показалось?

— Да потому, что Симаков жил здесь под другой фамилией. Его никто не знал, он ни с кем не общался. Голубев просто не мог его знать! Если только… — Она неожиданно умолкла и широко распахнула глаза. — Если только они не были знакомы по Питеру!

— О как! С этого места можно подробнее, Машунь?

Она покраснела как дурочка. От того, как мило это прозвучало. От того, как ей это понравилось.

Рассказала, что знала со слов Голубева-старшего. Как сын его учился в Петербурге, жил на съемной квартире, чтобы не сбиться с пути истинного в студенческом общежитии.

— А на какой улице он жил в Питере? — прищурился Глеб.

— Следует уточнить?

— Непременно, Маша, непременно. Есть у меня одна мысль. А пока идем-ка обедать: солнце уже высоко.

— Так что я там забыла?

Инна исподлобья глянула на отца, втискивающего себя в тесный льняной пиджак. Ткань мгновенно натянулась под мышками, пошла складками, жир на спине выпер валиками — ее даже слегка затошнило.

Ее в последние дни все время тошнило. Стоило вспомнить, как она бежала, не разбирая дороги, по темному лабиринту во время квеста — тошнило. Мертвый Володька и утробный вой матери над гробом — тошнит. От долгих допросов, устроенных ей умной, симпатичной следовательшей, тоже мутило, еще как. Сейчас вот воротило при виде спины отца.

Может, она больна?

Наверное. И она даже знает, как эта болезнь называется. Ненависть ко всему миру — ни больше ни меньше. И это неизлечимо, это не пройдет, Инна знала. Теперь она ненавидела даже того, по кому сходила с ума, чье имя шептала, засыпая. Еще раз, медленно: она теперь его ненавидит тоже.