Наталья Драгунская - Память и имя

Нининым избранником оказался на удивление всем не музыкант из её оркестра, как это и должно вроде было быть (ухаживал за ней один симпатичный саксофонист), а сапожник Григорий, который нрава был щедрого и весёлого, чем, наверное, её и взял, и туфли тачал – загляденье! И все сёстры какое-то время ходили в модельной обуви, которая даже их нехитрые платья превращала в настоящие наряды, до тех пор, пока Нина с Григорием не развелась: пил он, как сапожник. От этого брака остался у Нины горький осадок разочарования и двухлетний сын Яшка, хорошенький, как херувим, вечно хрипло, но абсолютно правильно певший вслед за радио все песни, которые по нему транслировались, начиная с военно-патриотических, таких как «Если завтра война», и кончая старинными русскими романсами «Растворил я окно» и «Тёмно-вишневая шаль». В отличие от Нины, Миша женился на девушке без недостатков, из хорошей семьи. Он приметил её еще на первом курсе, но не только из-за внешности, хотя, конечно, не остался равнодушным к большим серо-зелёным глазам под выгнутой дугой бровями, пухлому рту и густым каштановым волосам, которые она по моде тех лет не завивала в локоны, а, наоборот, давала им свободно падать на плечи. Но она была не единственная, на ком хотелось задержать взгляд; просто она была другая, не такая, как все остальные девушки, что выражалось в тихом достоинстве, с которым она себя держала, французским словам, которые она ненавязчиво вставляла в речь, и даже в неторопливой походке, наблюдая которую казалось, что время ненадолго замедляет на ней свой бег. Жила она, как и он, в центре Москвы, на Мещанской, в коммунальной квартире, но не в одной на всю семью комнате, а в трёх, в остальных же трёх жили соседи. Когда-то до революции вся квартира принадлежала её семье (отец и мать были зубными врачами, мать была одной из первых шести девушек, принятых учиться в харьковский медицинский институт в конце девятнадцатого века), но потом революция произвела естественный отбор, отобрав половину комнат и распределив её между классом-гегемоном; и к тому моменту, когда Миша девушку встретил, о былом благосостоянии напоминали только тяжёлые серебряные ложки и тарелки из мейсенского фарфора, из которых ели только, когда принимали гостей. Родители Али Яблоковой, так звали Мишину любовь, приняли зятя с распростёртыми объятиями: он был хорош собой, но не сердцеед (девичьи сердца об него разбивались, но не по его вине), атлетически сложён (в свободное время он тренировал любительскую волейбольную команду), что говорило о хорошем здоровье, умён (лучший студент на курсе) и влюблён в их дочь – что ж, этого было более чем достаточно для того зыбкого времени, в котором они жили. А зыбкость его они хорошо познали на себе, когда в тридцать первом году по доносу соседей старшие Яблоковы угодили на Лубянку. И так бы и сгинули там, если бы не откупились остатками ценностей, которые в самом начале революции не были до конца экспроприированы Советской властью. Жену отпустили на несколько часов домой, оставив мужа в заложниках, с тем, чтобы она принесла всё. Она и принесла, сгребя в узел бархатную коробочку с двумя кольцами (одно с бриллиантом, одно с сапфиром), оставшиеся от матери, серебряные подсвечники, несколько золотых коронок, которых пациентам так и не суждено было дождаться, и большой, с медалями серебряный самовар, который так выпирал из узла, что она всю дорогу боялась, что её остановят лихие люди и, разобравшись, что она несёт, заберут. Но на седую, в потёртой котиковой шубе старуху, в которую она превратилась, пролежав неделю на цементном полу в камере, тащившую куда-то свою поклажу, никто не обратил внимания, и она благополучно донесла свой выкуп до кабинета следователя и отдала его прямо ему в руки, а он, скорее всего, частично, в руки своей жены; потому что через много лет, случайно столкнувшись с ним в буфете Большого театра, куда она в антракте зашла с мужем съесть бутерброд с сыром, увидела на руке стоявшей рядом с ним женщины свои кольца. Боясь, что следователь (который, кстати сказать, оказался «честным» и слово своё сдержал: выпустил её с мужем) их узнает, она опустила голову и, схватив мужа за руку, потащила его вон из театра, чтобы больше никогда туда не возвращаться, по крайней мере, в последующие двадцать лет.

Ушли старшие дети, расселились по всей Москве, но странное дело: уйдя из дома, они теперь уже со своими половинами продолжали его навещать, и не только навещать, но и приглашать туда своих друзей, которые с удовольствием приходили поговорить, потанцевать под томное пение патефона, а в перерыве выпить чаю с куском капустной или картофельной кулебяки. И мать всячески это поощряла. Как пчелиная матка в центре улья, старалась она удержать детей своих вокруг себя, укрепляя в них чувство единения, которым вместе с материнским своим молоком вскармливала их с самого рождения, свято веря в то, что именно оно поможет им выстоять в новом мире (ничем, по её мнению, не отличающимся от старого, разве только ещё большей жестокостью), называемом теперь социализмом. В один из таких вечеров Мишин друг привел с собой застенчивого, смуглого, в военной форме мальчика с кубарями лейтенанта на воротнике [6] кубари лейтенанта на петлицах воротника – вместо погонов, существовавших в царской армии, в Красной армии в первые годы революции были введены нашивки на воротниках, обозначающие звание. . Как потом выяснилось, он заманил его туда обещанием познакомить с хорошенькими девушками. Мальчик приехал в отпуск с Дальнего Востока, куда его по окончании артиллерийского училища распределили, и через неделю должен был уезжать обратно. Ничего не подозревая, он вошел в большую комнату, полную танцующего народа, и первой, кого он увидел, была стройная, голубоглазая, с очень светлыми, как у Любови Орловой [7] Любовь Орлова – известная актриса, кинозвезда 30-х годов. , локонами, девушка, которая медленно двигалась под музыку в паре со спортивного вида парнем. Сердце у него остановилось, чтобы в следующее мгновенье забиться о ребра с таким стуком, что он испуганно оглянулся, не слышит ли кто. Никто не слышал. Стоявшая у стенки и перебиравшая от нечего делать пластинки высокая, баскетбольного роста девушка с жёстким перманентом на тёмных коротко стриженных волосах с интересом стрельнула в него чёрным птичьим глазом; но он, всегда такой галантный и внимательный к женскому полу, на сей раз никак на это внимание не прореагировал, весь поглощённый слежением за той, которая так поразила его воображение. Из ступора его вывел тот же Мишин друг, который, невзирая на то, что танец еще не закончился, довольно бесцеремонно подтащил его к блондинке, как бы ненароком, оттеснив от неё плечом партнера и тем самым освободив от него на время, предоставив судьбе самой распорядиться событиями.