Елена Арсеньева - Поцелуй с дальним прицелом

Нет, поздно, поздно! Никита возвращается!

Алёна отдернула от факса преступную ручонку и шарахнулась в противоположную сторону кабинета. Уставилась в стену, разглядывая что-то, на ней висящее, но от волнения совершенно не видя, на что именно пялится.

– Чай готов, – раздался за спиной голос. – О, да вы сразу обнаружили самое интересное, что есть в моем кабинете!

Алёна что было сил зажмурилась, потом раскрыла глаза и только после этих упражнений смогла понять, что, собственно, разглядывает с таким жутким интересом. Фотография и листки в рамочках, на которые она обратила внимание еще в прошлое посещение этого кабинета! А ведь она в тот раз не ошиблась – это стихи. Только один листок целый, а второй, такое впечатление, собран и склеен из мелких обрывков, оттого и кажется, что он весь вдоль и поперек исчеркан. Можно разобрать только название этого стихотворения – «Кассиопея», остальное все пляшет и скачет. Второе называется «Баллада сентиментальных вздохов». Ого, да оно, судя по ятям, ерам и фите с ижицей, написано еще до революции. Хотя нет, внизу дата – 1922 год… А, понятно: его писала эмигрантка, ведь эмигранты очень долго не признавали реформы правописания, введенной большевиками, так что чуть ли не до Второй мировой войны выходили в Париже, Берлине, Нью-Йорке книги русских эмигрантов, набранные по старой орфографии. Кстати, стихотворение и само об эмиграции!

Под стихотворением стояла подпись: Анна Луговая .

– Анна Луговая? – повторила Алёна, оборачиваясь. – Никогда не слышала о такой поэтессе.

– Да, в России ее практически не знают, – ответил Никита, ставя на стол поднос с чашками и красивым серебряным чайничком и подходя к Алёне. – Настоящее ее имя – Анна Костромина. Она была известна в самом начале прошлого века, вроде бы даже дружила с Ахматовой, но, как говорится, дружба двух красавиц редко бывает продолжительна… Тем более дружба двух поэтесс. После революции Анна Костромина эмигрировала в Париж, но тут уж ей стало не до стихов, она занималась совсем другими делами. Впрочем, эти два стихотворения были написаны именно в эмиграции, но не для печати, а только для моего деда. Это единственные рукописные экземпляры, семейная реликвия, именно поэтому мы их так бережно храним.

– А с «Кассиопеей» что приключилось? Я смотрю, тут все склеено…

– Ну, бедную «Кассиопею» из ревности растерзала одна дама, безумно влюбленная в моего деда.

– А он? – спросила Алёна. – А он был безумно влюблен в эту поэтессу, да?

– Конечно. Разве можно не любить такую женщину? – Никита улыбнулся, глядя на фотографию.

Алёна присмотрелась к ней внимательнее. Необычное лицо, что и говорить. Из тех, которые отмечены печатью вечной красоты. Нет, не классической: лицо полно неправильностей, но именно они делают его обворожительным. Глаза чудесные, поразительная полуулыбка – не то прощальная, не то дразнящая. Прическа, конечно, старомодная, вот и подпись фотографа – С. Brune, 1920, Novembre, 27, – однако в такую женщину можно влюбиться по гроб жизни, несмотря на то, что лет ей… а интересно, сколько ей было в ту пору лет? А Никитиному деду?

Кстати, уж не та ли это Прекрасная Дама, которой подчинены все чувства не только деда, но и внука? Вечный, бессмертный идеал, соответствия которому он безуспешно ищет в жизни? То есть и здесь имеет место быть все то же роковое «Нет, не тебя так пылко я люблю»?..

Ну и ладно. Каждому свое. У Никиты – свой идеал, у Алёны – свой. Но в постель, между прочим, отправляются не с идеалами…