Дж. П Моннингер - Пойми и прости

— Ты скучаешь по Вермонту? — спросила я.

Он кивнул и сжал мою руку. Остальные пассажиры изучали гоночные буклеты. Джек не отводил взгляда от лесистого обрамления дороги.

— Я люблю Вермонт, — сказал он спустя некоторое время. — Может быть, это и не любовь. Это просто заложено во мне… Времена года, широкие луга и чертовски холодные зимы. В зимнем Вермонте невозможно принимать что-либо как данность. Все висит на волоске — либо замерзает, либо умирает, как бы жестоко это ни было. А еще все очень хрупкое. Безумно хрупкое. Если присмотреться, можно заметить эту хрупкость во всем. Помню, однажды увидел, как лягушка замерзла во льду в ручье. Не знаю, жива ли была та лягушка, когда лед замуровал ее, но ее тельце явно просвечивалось сквозь лед. Оно было словно захоронено и прекрасно одновременно. Даже не знаю, как описать свои чувства от увиденного. Мне по-прежнему интересно, как это случилось: ее что-то оглушило, она замерзла заживо или надеялась на еще один теплый денек, но ей не повезло. Разве это не жизненная метафора? Все мы надеемся на еще один хороший день, но удача может отвернуться от нас. Во всяком случае, тот лед был голубого цвета, кроме места с лягушкой — там он был сине-зеленым. Вот что можно увидеть в Вермонте, если присмотреться. Это есть везде, конечно, но я привык видеть подобные вещи именно там. Так вот… Когда я говорю, что этот лес напоминает мне Вермонт, я говорю это не просто так.

— Почему бы тебе не купить себе ферму, какая была у твоего деда? Такие еще продаются?

Он прикусил нижнюю губу.

— Сложно сказать. Думаю, можно найти нечто подобное. Обычно эти дома продают в ужасном состоянии, особенно дымоход. Да и не только в доме проблема. Земля, как правило, зарастает сорняками. Все на свете пытается сравнять ферму с землей. И в этом нет ничего удивительного.

Автобус, казалось, свернул к финальному пункту назначения — ипподрому. На открытой поляне были припаркованы сотни машин. Я лишь однажды была на гонках, в парке Монмаунт в Нью-Джерси, но то, что я увидела здесь, не сравнится ни с чем. Лоншан выглядел так, словно передвижной парк развлечений разбил палатки на ночь, а утром собирается уехать. Джек улыбнулся. Его дедушка тоже в свое время был на гонках в Лоншане .

Водитель высадил нас у главного входа, и спустя пару минут мы уже были внутри. Мы купили буклет с информацией о лошадях и нашли пару свободных мест под трибуной. Было не с чем сравнивать, но мне показалось, что людей на трибунах слишком мало. Благодаря этому у нас было больше места — легче купить напиток, легче сходить в уборную — и сам процесс казался более торжественным. Меланхолия, иногда сопровождающая людей, которые проиграли больше денег, чем хотелось, чувствовалась здесь не так остро, как мы ожидали. Наоборот, было ощущение праздника, прекрасного осеннего денька.

Мы поставили на лошадь под номером 5, и она с легкостью пришла первой.

— Как тебе это? — завопил Джек, шлепнув буклетом о ногу, когда лошадь принесла нам победу. — Да мы просто счастливчики! Как тебе такое?

О Джек. Так молод и красив. Так счастлив. Так близок мне.

Оставшуюся часть дня нам не удавалось угадать победителя. Мы напились коктейлей, опьянели, сели в автобус, который отвез нас по Булонскому лесу обратно в город, к вечной Сене, шипению кофеварок и метел по брусчатке. Я обняла руку Джека и склонила голову ему на плечо. Нас накрыла тишина, он был в своем мире, я — в своем, и Париж принял нас снова.

— Хочешь проведать дерево? — спросил он, когда мы вышли из автобуса в центре города.

— Конечно.

— Возможно, нам придется перелезать через забор.

— Мне все равно.

— Можем принести ему немного воды.

— Или можем отправиться в номер, заняться любовью, уснуть, а утром выпить кофе в парке, попрощаться с деревом, с Паном и со всем остальным. Как тебе такой вариант?

Он поцеловал меня. Оторвал от земли и поцеловал снова.

Занявшись любовью, мы стояли в парижской ночи голые, глядя, как свет перемещается по крышам зданий. Держась за руки, мы смотрели вдаль, не стесняясь, тело рядом с телом, прохладный воздух обдувал наши интимные места, волосы, лица и все остальное. Лето кончается, кончается, кончается .

В нашу последнюю ночь в Париже мы танцевали в клубе «Марвелос». Это был старомодный ночной клуб, который нам посоветовал Раф. Казалось, он вышел прямиком из винтажного фильма Басби Беркли 1930-х годов, где девчонки с подносами продают шоколад вместо сигарет, а мужчины обсуждают последние спортивные новости. Это было похоже на вечеринку-маскарад, где все одеты в костюмы разных киноэпох, и к реальности возвращало лишь то, что мы находились в современном Париже. Оркестр из десяти музыкантов играл танцевальную музыку со сложными расстановками, приглушенными духовыми и барабанами. Мы явно были одеты неподобающе, но это не имело никакого значения. Джек был настолько привлекателен, что иногда я удивлялась, видя, что он по-прежнему рядом со мной. Вермонтский мальчик, милый и нежный, с широкими плечами, открытый и дружелюбный. Танцуя, он крепко держал меня: правая рука — на пояснице, левая — на моей руке. От него пахло «Олд Спайс».