Маргерит Дюрас - Матрос с Гибралтара

– Со льдом?

– Не знаю.

– Вам нехорошо?

– Нет, хорошо, просто устал.

– Тогда, наверное, лучше горячий.

– Ладно, горячий, – согласился я.

Он ушел. По отношению к морю площадь была самой высокой точкой города. Он расстилался передо мной вплоть до торгового порта, а чуть подальше, справа от него, виднелась пристань, где причаливали яхты. Там стоял и «Гибралтар», он был самым большим среди всех прочих яхт и сразу бросался в глаза. Интересно, она еще спит или уже проснулась и задает себе вопрос: куда же это я мог исчезнуть? А может, поди знай, там, на борту, уже объявился этот Гибралтарский матрос? Вернулся официант с кофе.

– Не хотите что-нибудь перекусить?

Я не чувствовал голода. Он заметил, что я смотрю на порт, в ту сторону, где швартовались яхты. Было время обеда, когда в кафе мало посетителей, так что он мог немного поболтать.

– Сегодня утром здесь пришвартовался «Гибралтар», – сообщил он.

Должно быть, я даже слегка вздрогнул, но официант ничего не заметил, тоже глядел на порт. Его явно интересовали корабли.

– Вы его знаете?

– Не так уж много тридцатишестиметровых яхт, а эта одна из последних, так что кто ж ее не знает.

Я залпом проглотил обжигающий кофе. Он оказался вполне сносным. Я любил кофе. И уже немало выпил его утром. На площади было одностороннее движение, и грузовики огибали ее непрерывным потоком. Железные опилки сверкали на солнце. Около меня остановился торговец-араб. Он продавал открытки вполне невинного свойства, с видами города. Я купил у него одну. Вытащил из кармана карандаш и написал справа адрес Жаклин, иначе говоря, свой собственный. Я пообещал себе, что сделаю это прежде, чем покинуть Европу. Пока я писал, взгляд мой упал на руки. С Рокки я ни разу не сменил одежды за неимением последней, и у меня не было ни времени, ни потребности слишком часто мыться. Стоя подле меня, официант глядел на порт. Я был ему глубоко безразличен. Но в этот час дня официанты кафе обычно не знают, куда себя девать, и пользуются временным бездельем, чтобы поболтать с клиентами.

– Там живет одна женщина, – проговорил он. – Совершает кругосветное путешествие.

– Это что, прямо так, без остановки вокруг света, что ли?

– Говорят, будто она кого-то ищет. Но чего только не говорят…

– Да, что правда, то правда… Чего только не говорят…

– Вот что точно, так это, что она богата, как Крез. Так что надо же ей чем-то себя занять.

Появился одинокий посетитель и позвал его. Я все пытался придумать, что бы такое написать Жаклин. Но ничего не приходило в голову. Руки у меня были грязные. Я вывел: думаю о тебе. Потом порвал открытку. Пришвартованные яхты покачивались на волнах. Мимо террасы проходили женщины – праздные дамочки, пара-тройка шлюх, высматривающих одиноких и незанятых мужчин. Все они вновь возвращали мои мысли к ней, той, что все еще спала у меня в каюте. Я вспоминал, как она спала, с каким-то бесстыдством. Когда я представлял себе ее слишком явственно, у меня сразу начинало ломить все тело.

Вернулся официант и снова встал около меня. Я заказал мятный ликер со льдом. Мне хотелось заморозить себя до самых внутренностей. Чтобы не испытывать больше боли. И выпил его залпом. Но и мятный ликер тоже вернул меня к ней. Я попытался восстановить в памяти свои флорентийские мятные ликеры, которые занимали меня целиком и которые я в одиночестве выводил наружу вместе с потом, но все было тщетно. Этот ликер был совсем другим, у него был какой-то изнуряющий привкус. Я уже больше не помнил ни жары, ни своего одиночества в эту жару в течение тех пяти дней, что она длилась. Я превратился в человека без воспоминаний. Мне было так же трудно восстановить в памяти Жаклин, как и вкус тех флорентийских мятных ликеров, я уже не помнил ни ее лица, ни ее голоса. А ведь прошло всего шесть дней, как мы расстались.

Должно быть, я просидел в кафе довольно долго. Оно потихоньку заполнялось только что отобедавшими людьми. Официант больше со мной не разговаривал, теперь у него было дел по горло. На террасе уже не осталось ни одного свободного места. Он подошел ко мне и вежливо дал понять, что мне надо бы покинуть заведение.

– С вас сто франков, – проговорил он. – Вы уж извините.

Я вынул бумажник. В нем было все, чем я владел, все сбережения недавней жизни, которая длилась восемь лет и о которой у меня не осталось никаких воспоминаний. Положил на стол стофранковую бумажку и сказал официанту, что хотел бы остаться здесь еще немножко.