Сандра Мэй: Срывая маски

Невыносимо, когда жмут ботинки.

Еще очень противно, когда ноют суставы, особенно к дождю.

Все паршиво… Денег, как таковых, не осталось, зато дома ждут счета и квитанции, половина которых — от дорожной полиции, а это прямо даже как-то и несерьезно.

И сам этот дом…

Вечный запах вареной капусты с первого этажа, вонь дешевых сигар из квартиры справа, детский плач из квартиры слева. На лестнице — невысыхающая лужа подозрительного происхождения.

И каждый день — ощущение того, что жизнь, в сущности, закончилась.

Всего каких-то пять-семь, пусть десять лет — и сослуживцы скинутся на часы с дарственной надписью, начальство покряхтит, приведет в пример молодым, молодые сочувственно и немного брезгливо проводят взглядом, потом ты в последний раз распишешься в ведомости, сдашь все, что положено сдать, выйдешь на улицу…

И задохнешься от ощущения громадного, бескрайнего, вселенского одиночества.

Пройдет еще совсем немного времени — и ты начнешь звонить на работу, приходить навестить сослуживцев, потом тебе из жалости позволят заняться бумагами или, скажем, сходить за пиццей в итальянскую забегаловку на угол.

Ты и сам не заметишь, как начнешь надоедать молодым в курилке, рассказывая бесконечные истории из своего славного прошлого, и первое время они будут слушать, потом начнут посмеиваться, а потом и вовсе разбегаться.

Потом тебе тактично намекнут, что нечего отрывать ребят от работы, и ты уйдешь, оскорбленный в лучших чувствах.

Шахматы в парке, пиво, потом ром. Одинокие вечера. Одинокие дни.

И в конце всего — малочисленная процессия на кладбище, человек пять-шесть, и узкий гроб с искусственными лилиями, которые воняют резиной, и черная ленточка, и торопливые комья глины по крышке…

А еще через месяц никто и не вспомнит, что был такой полицейский, Ник Картер. Ну а про человека Ника Картера и вспоминать особо некому.

Он был очень широк в кости. Неимоверно широк в плечах. Довольно высокого роста — но из-за плеч всегда казался каким-то приземистым. Длинные руки, косолапые ноги.

И удивительно дрянной характер.

Нику Картеру было сорок три года, двадцать пять из лих он служил полицейским. Никаких громких дел за ним не числилось, мошенников с мировым именем он не ловил, золотой запас, украденный каким-нибудь гением преступного мира, родине не возвращал.

Он был обычным копом, каких тысячи. Косолапым копом, которому до пенсии всего ничего.

И именно ему в это хмурое осеннее утро судьба готовила такой сногсшибательный удар под дых, какого он не получал даже в молодые годы, разнимая дерущихся в портовой пивной ирландских моряков.

Однако все по порядку. Началось это все совсем не здесь и намного раньше…

Дядюшка Карло склонился над колыбелью и с умилением воззрился на гневное красное личико величиной с его, дядюшкин, кулак. Потом протянул руку и осторожно пощекотал ворох кружев и батиста. Оттуда немедленно высунулся малюсенький кулачок и накрепко вцепился в дядюшкин палец. Дядюшка Карло шмыгнул носом и провозгласил:

— Хватка наша! Будет толк.

Так или примерно так должна была звучать семейная легенда, которую я могла бы рассказывать своим детям, внукам и прочим малолетним оболтусам. Умора — да и только. Я сама себе это все придумала, потому что уж больно тошно было спать под открытым небом, стуча зубами от холода, и точно при этом знать, что завтра на завтрак, он же обед опять будут слипшиеся макароны, жидкий чай и вчерашняя пицца.

Мне всегда доставалась именно ВЧЕРАШНЯЯ пицца. В детстве я вообще считала, что сегодняшней пиццы не бывает.

Ворох кружев и батиста — это потому, что до десяти лет у меня в гардеробе были только джинсы, футболка, куртка и драные кроссовки. В принципе, я против ничего не имела, потому что особенно наряжаться было некогда и ни к чему.

Дядюшка Карло был мне такой же дядюшка, как и еще половине малолетних бандитов, сшивавшихся в нашем лепрозории. Просто есть такая традиция — для всего остального мира мы как бы родственники.

И уж разумеется, никаких растроганных слез он не ронял, скорее всего буркнул что-то типа «Опять девка, чтоб ей пусто было!».

Поясняю для тех, кто все еще пребывает в растерянности и не понял, о чем речь.

Меня зовут Аманда, мне приблизительно восемнадцать лет, я состою в цирковой труппе Карло Моретти, кручу сальто на трапеции, изображаю куклу в АБСОЛЮТНО не смешной репризе нашего клоуна Тото и гребу навоз из-под разнообразных и несомненно экзотических животных.