Василий Добрынин: Станкевич

Она шла по улице. Не надо было сегодня идти, никуда. Но дома она не могла бы не ждать. Поэтому она собрала работы и пошла в издательство. Поговорить с редактором. Неконкретно, просто о том, что, кажется, что-то нашла она за несколько лет, и хотела б теперь рисовать иначе. По-новому: как-то близка она к новому стилю, почерку, или подходу к теме — надо было бы обсудить. Хотя, может быть — к черту редактору все это надо? Зачем ему эти проблемы, если Станкевич рисует и так хорошо. Но она ощущала себя на пороге чего-то нового, супергромадного, как Вселенная, но неизбежного, близкого…

Потемкину было непросто вчера: «Сейчас ничего не могу сказать тебе, Люд…

— А скажешь, потом… Еще можно!

— Да…».

Он скажет. Есть что сказать

«Потери, Люда… Их не надо бояться! Они естественны…

— Это ты мне нарисовал себя? Нас, Потемкин?

— Десять дней еще есть! Они потрясут этот мир! Ты слышишь? Я знаю! И ты — свободна! Я точно знаю!

«Свободой грозим мы друг другу, да? Получается так? — невесело улыбнулась Люда, — Сегодня десятый день. Что он значит?»

«А я же его добилась! — оглядела мир Люда, — Мир не сошелся в двух плоскостях. Меня добивался Сева, а получил Потемкин, который не добивался! Ломаю… — думала Люда, — Что-то ломаю ведь я в этом мире. А разве так можно? Простит меня мир за это?»

— Добрый день, младший сержант Левандовский! — подошел к Людмиле милиционер, — У Вас проблемы?

— Проблемы? — очнулась Люда, — Нет, я на работу иду.

— Вы улицу так неудало переходили. Вас могли сбить. Вы понимаете?

— Неудало?

— Ну да. Вы задумались, видно. Это бывает. Но, будьте внимательны.

— Да, Левандовский, я постараюсь. Спасибо. А Вы…

Левандовский не торопил ее, ведь она же о чем-то хотела спросить.

— А Вы, — она не решилась. Хотела спросить: знает ли он Потемкина? Знает, скорее всего, но имеет ли это значение?

— Извините, — сказала Люда и отошла.

Но она поняла теперь все. Сева Гриневич, он ведь хороший. Он добрый, пушистый и мягкий. Заботливость — это и есть он. А он — мужчина, ему нужна женщина, а женщине — нужен он. Почему этой женщиной Люда не может быть? Обнять мужчину, впустить его, как Потемкина, внутрь, в себя — это все естественно!

Но вот с Потемкиным Люда могла быть собой, а это бывает однажды! Поэтому весь мир, Потемкин и Сева, — должны простить Люду. А больше ей ничего в этой жизни не надо!

Младший сержант Левандовский был уже поодаль. Неуместно было бы крикнуть на расстоянии: «Девушка, все-таки, будьте поосторожней…».

Сергей снова включил прибор. Датчик прибора, тот пес цилиндрический, был среди них. В кухоньке, над бетонным полом.

Потемкин, на доли секунды отвлекся... Усталость, которая долго, как несколько лет, копилась, легла, кажется именно в этот момент, на плечи. Потом почувствовал взгляд Сергея. И встретился с ним глазами.

Взгляд говорил ему: — «Есть!»

— Сергей, — через комок, напрягающий горло, спросил он. — Ошибки бывают?

— Нет, здесь не ошибка!

— Анна Ивановна, — голосом непомерно уставшего человека, спросил Потемкин. — Скажите, где есть телефон?

Поднял взгляд вслед за этим вопросом, и понял — ответа не будет...

— Сергей, — попросил он. — Будь добр, позвони. Вызови к нам опергруппу.

Из-под руки следователя прокуратуры в бланк протокола допроса рядами укладывались строки. «Паразитический образ жизни. Постоянно надо мной издевался... Применяя физическое насилие, склонял к сожительству... Восьмого марта, когда квартирантов не было. На праздниках были они у родителей, мой сын, по пьянке продал телевизор. Он был один, на своей половине. Зашла его выругать... Он заломал мне руки, и опрокинул... Стал тыкать членом в лицо, попал в глаз, было больно... Я вырвалась и побежала к себе... Голый, он бежал следом... Я заперла дверь. Он стал ее чем-то бить. Дверь стала падать... Ледоруб — он был у меня под рукой; ничего больше не было... С крыши капало, и я им рубила лед. Хотела ударить в плечо, или руку. Он ногой угодил в ведро, поскользнулся, упал вместе с ним».

Голос ее, как во сне, звучал ровно и тихо. Бесстрастно, в строке протокольной, без мелких эмоций, отражались: вся ценность и все содержание прожитой жизни. И, может быть, — смысл оставшейся…

Голос не зазвучал впервые. он просто неслышим был раньше, внутри, он не позволял спать ночами. Блуждал в памяти, в мыслях, и камнем придавливая душу. Наверное, дай ему время, он мог и убить. А Потемкин его, как Джинна...

— Анна Ивановна, значит удар ледоруба попал в висок? — уточнял. переспрашивал следователь, — тот же, который записывал Анну Ивановну раньше.