Александра Матвеева - Банкирша

«Правая нога — тормоз, левая — газ», — шепчу я себе и тихонько подвываю от ужаса происходящего.

Как же жарко! Я не смогу открыть окно. Мне ни за что в жизни не отцепить пальцы от руля. Теперь уже никогда, до самой смерти.

Ой, как ноет желудок!

За окном фонари, огни реклам. Слева пролетают автомобили. Для меня они тоже огни. Ну к чему столько огней? В стране энергетический кризис, а они светят вовсю. Отвлекают. Световая реклама. Кошмар. Убийство. Почему ее не запретят?

А у меня самой что-нибудь горит? А что должно гореть? Фары… Как долго еще я смогу ехать по прямой? А вдруг это не тот ряд?

Мамочка! Что же это такое? Ну почему, почему я не садилась за руль все эти годы?

С удивлением замечаю, что постепенно дело, однако, налаживается. Руки уже не стискивают баранку руля, ноги автоматически нажимают на нужную педаль.

Некоторую часть пути преодолеваю в фарватере «Запорожца». Лучшего попутчика трудно придумать. Раздолбанный ветеран отечественного автомобилестроения (а ныне иномарка) потихонечку трухает впереди меня именно на той скорости, которая устраивает меня как нельзя больше. Я повторяю все его маневры у светофоров и на поворотах.

Но счастье не может длиться вечно, и я с грустью провожаю взглядом своего лоцмана, свернувшего на боковую, улицу.

Маршрут, разработанный мной накануне, когда я ползала в течение часа по карте Москвы, позволил мне обогнуть наиболее опасные места, используя малолюдные улочки и переулки. Чтобы пересечь город и выехать на Варшавское шоссе, мне понадобилось времени в два раза больше, чем любому другому автомобилисту.

И все-таки это не мешало мне гордиться собой.

Первое, что я сделала, оказавшись на нужном мне шоссе, — съехала на обочину и заглушила мотор.

Я сидела в машине, откинувшись на спинку сиденья и бросив на колени дрожащие кисти рук.

Было тихо, темно и страшно. Шоссе убегало в темноту и выглядело пустынным, но местность вокруг наполняли неведомые и оттого опасные звуки.

Мне хотелось посетить заманчивые кустики, темневшие неподалеку, но я не осмелилась.

И вот я снова не спеша еду по дороге в направлении Бронниц. Несколько раз меня обгоняли машины, дважды ослепили фары встречных. Всякий раз я обмирала от страха. Одна на безлюдной дороге, я была совершенно беспомощной и с моим умением водить стала бы легкой добычей для любого обидчика.

Бронницы ничем не напоминали Москву. Город спал.

Я пересекла его насквозь и через полкилометра свернула на первую же грунтовую дорогу. На мое счастье, дождей давно не было, и грунтовая дорога по твердости не уступала асфальтовому шоссе.

Проехав около километра, я съехала в редкий перелесок и, остановив машину, выбралась на тропинку, ведущую к деревне. Оставить машину было не страшно, в окрестностях жило не много людей, в основном одинокие старухи. Не страшно было идти по тропинке, по обе стороны которой тянулось поле овса с горохом.

На ходу я скрывала стручки гороха, шелушила их и бросала горошины в рот.

Луна слабо освещала известную мне до мельчайших подробностей местность, и я легко ориентировалась, чувствовала себя спокойно и уверенно.

Когда-то в течение многих лет я проводила все свои отпуска в доме свекрови. После ее смерти дом остался Сереже, а от него перешел Ляльке.

Лялька дом любила, содержала в порядке и приезжала сюда всякий раз, когда выдавался случай. Уже третье лето в доме жили арендаторы — супружеская пара из Бронниц.

Я подобралась к дому со стороны задней калитки, изредка подсвечивая себе фонариком. Усадьба еще Сережиным дедом была разделена на две части. Та, на которой росла картошка, отделялась от другой, с садом и огородом, забором.

У арендаторов была собака. Она бегала всюду, но на картофельное поле не допускалась. Причиной служило то, что маленький метис фокстерьера за неимением лис охотился на кротов и разрывал картофельные посадки.

Просунув руку между досками калитки, я отодвинула щеколду и, приоткрыв калитку, пролезла в щель.

В это мгновение луна засияла ярче, видимо, выйдя из-за невидимого облака, и осветила цель моего путешествия. Я быстро и насколько возможно бесшумно пробежала по борозде.

Мои тапочки и джинсы промокли от росы.

Вот и голубятня. Я задрала голову, но не увидела ее верхней части. Голубятня являлась гордостью деда и до сего дня оставалась самым высоким строением деревни. Я прижалась спиной к лестнице и прислушалась.

Стояла та тишина, которая свойственна ночной деревне. Шумели деревья под пробегающим ветерком, перебрехивались собаки, квакали лягушки.