Эльмира Нетесова - Полет над пропастью

— Да у тебя какая беда могла стрястись? Одной душой живешь. Ни поддержать, ни навредить некому Ты везде и всегда птица вольная!

— Чудачка ты, Варюха! Вот уж правду брешут, что у бабы, чем длиннее волосы, тем меньше мозгов. Я ведь тоже не под забором родился. И меня на свет мать произвела. Знамо депо, отец тоже был. Хватало родни, случалось, в праздники как соберутся, места в доме не хватало, тесно становилось. Это теперь я один, как былинка на пустыре.

— Куда же все подевались?

— А на что тебе рассказывать, да себе душу травить? Ведь ты и теперь, хоть рядом, а далеко от меня. Отговариваешься, отгораживаешься, думаешь, не допер, с чего вот так? Я враз уразумел! Признайся по правде, что не хочешь связаться с работягой, с «черной костью». Тебе культурный нужен, грамотный и богатый, с каким и в ресторан, и в гости показаться не зазорно. Неважно, что он отпетый козел и сволочь, зато он дорогие подарки принесет и деньги не считает. Все от того, что ему они легко даются. Ни то что мне, мозолями. От них одеколонами пахнет, а от меня потом. Куда ж до них достать? С такими жизнь без мороки, в огород не пошлют, все с магазина покупают, а я сам чертоломлю, все своим горбом добываю, ковыряюсь, как жук в навозе и всякую копейку берегу, мне она легко не дается. Я не раскидываюсь подарками. Пусть меня самого за сокровище держат и берегут. Хреновый тот мужик, какого за деньги принимают и признают. В жизни он ничего не стоит. Не хотел бы себе такой доли. Пусть я корявый, и нет у меня в доме золота. Зато сам самородок! Не веришь? Спроси любого!

— Откуда ты все это взял, почему обо мне так думаешь, что я трудягу презираю? — обиделась Варвара.

— А ты сама много раз проболталась. Я ж тебя внимательно слушал. И все ждал, когда ж переломит тебя жизнь, когда поймешь, что за трудягой жить спокойнее.

— Ну что уламываешь? Дело вовсе не в том, кто ты? Вся беда во мне! Я перестала себе верить, комплексы измучили. Их подавить нужно сначала.

— Зачем себя давить? Живи, какая есть. Стоит ли меняться? К чему лишняя морока? Я вот тоже пытался себя поменять. Ан ничего доброго с того не получилось. С самой голожопости меня меняли. Особо отец ремнем старался все подровнять. Драл каждый день, как шелудивого козла. Едино не обломилось ему натуру выпрямить! — усмехнулся Антон.

— За что ж били? — спросила Варя, невольно пожалев человека.

— Проказливым был. Побил отец крепко, я и запомнил. Отловил лягушонка, да сунул в миску со щами. Отец как ковырнул ложкой, выудил лягушонка, меня за ухо из-за стола вытащил, опять наподдал, я ему в постель ежа сунул. Ну, так-то ночью ложился и голой задницей угодил на колючки. А меня так выпорол, две недели ни сесть, ни лечь не мог.

— Наверно после того уже не шкодил?

— Еще борзей стал. Ужа над дверью вешал, всех насмерть пугал. Козла в постиранные отцовские кальсоны наряжал. Больше всех отца доставал. Сколько его ремней порезал и сжег, счету нет Но и у меня жопа шкурой не успевала обрастать. Весь синий ходил. Когда отец не находил ремень, сек розгами, это было куда больней ремня. Детство тем и запомнилось, порками, бранью, криками. И все-то я был самым гадким и гнусным. Никто не догадался погладить меня по голове, взять на колени. Относились, что к кусачему зверьку. Никто никогда не пожалел, не попытался поговорить по-доброму, хоть родни полно имелось. Все об меня кулаки точили.

— Сколько лет тебе было?

— Годов пять, не больше!

— А что ж мать не пощадила?

— Ни до того было. Она, как кобыла, впрягалась с утра в работу и до ночи вламывала. Пот со лба обтереть было некогда. Помню, отцу в чай соли насыпал. Он за кнут и за мной. Я в огород и под юбку к матери забился. Сижу не дыша. Знаю, стоит мне вылезти, запорет насмерть. Ну, отец велел матери вытащить меня. Она пожалела и не вытолкала. Так он ее выпорол. Вот этого ему до гробовой доски не простил. И нынче на могиле ругаю его за мать. Забыть не получается. Она в семье самой тихой и безответной была. Отец верх в семье держал. Всеми командовал и меня спозаранок, с шести лет в работу впряг. Чуть побежал я с мальчишками на речку, придет, выволокет из реки за ухо, всю дорогу до дома на его сапогах кувыркаюсь. Думал, когда-нибудь насмерть уложит. Но… Не повезло ему. Стоговал он сено вместе с дедом на лугу. Два старших брата с ними, тоже помогали. Оставалось пару копен закинуть, но поднялась гроза. И молния попала прямо в наш стог. В нем отец с дедом были. Там их и убило. Обоих разом и стог как спичка сгорел. Сено хорошо высохло. К нему не подступить. Вода далеко. Пока хлынул ливень, от стога ничего не осталось. Только два скелета. Их так и похоронили вместе, в одном гробу. Но дома никто особо не плакал. Даже на горе время не нашлось, надо было жить дальше. Вот и впряглись всей гурьбой, от стара до мала. Не заметили, как взрослеть стали. Так подросла и Настя, сестра моя. В невесты вышла. Приметил ее сын председателя колхоза и стал вкруг ней виться. Настя на него и не глядит. Он ее на покосе приловил, когда девка, сморившись, передохнуть легла. Другие на речку пошли ополоснуться. Сеструха и не ждала той беды. А я, ну как нарочно на той копне уснул. Очнулся от крика Насти. Она уже не своим голосом взвыла. Глядь, председателев выродок уже скрутил сеструху и залез на нее. Я как сиганул вниз и с вилами на борова попер. От злобы в глазах темно сделалось. Куда ему угодил — не увидел. Только свалил он с сестры мигом. А я ему вилами добавил. Он ни защититься, ни убежать не может, портки на коленках болтаются. Заорал, а я опять на него попер. Он и так весь в крови, а я от злобы помутился. В то время опороченная девка кому нужна? Вот так-то и вступился за сестру и за семью, Калекой оставил я того кобеля. Изувечил так, что мужское ему сгубил навсегда. Председатель все грозился убить меня за сына. Он у него единственным был. Ну, а мне свою сестру жалко. Так вот меня и отправили в колонию малолетних уголовников. Пять лет там отсидел. Вернулся, и через два года в армию забрали.