Дмитрий Вересов - Полет ворона

Рафалович любил это время, когда полярная зима сменялась полярным летом и каждый день добавлял по несколько светлых минуток. Он радовался всегдашнему своему удивлению — надо же, половина седьмого, а еще светло. Это потом уже, к лету, свет в ночи перестанет удивлять, а начнет раздражать, мешая спать, и раздражение это можно будет унять лишь словами: «Вспомни зиму».

Он надел шинель и вышел в коридор.

— Добрый вечер, Эмма Рихардовна, — обратился он к дежурной. — Ну, как летающие тарелки? Больше не досаждают?

— Все бы вам шутить, Леонид Ефимович! — притворяясь обиженной, ответила дежурная.

Лет пятнадцать назад она увидела в небе какой-то непонятный овал, и с тех пор у нее, как говорится, чердак поехал на уфологии. Она вела обширную переписку с товарищами по увлечению, вырезала из газет все материалы, прямо или косвенно касающиеся НЛО, и была готова часами толковать с постояльцами о неопознанных объектах и внеземных цивилизациях. Наиболее терпеливых слушателей она даже угощала чаем с домашним вареньем и давала почитать из своей папочки.

— Погулять собрались или как?

— Погулять, фрау Эмма. Или как. Та даже не улыбнулась.

— Знаем мы вас... Кстати, ваш тристапервый освободился. Брать будете?

— Да нет, пожалуй. Если все получится, я завтра утром съеду.

— Ну, дай Бог. Заезжайте почаще.

— Куда уж чаще?

Он вышел из «Полярных зорь» и спустился с пригорочка на главную улицу Мурманска — проспект, естественно, Ленина. С моря дул свежий приятный ветерок. Холодные ветры дуют здесь с юга, с материка, а обогретый Гольфстримом норд, наоборот, несет тепло и влагу. Такой вот географический казус.

Рафалович не спеша фланировал по проспекту, заглядывая в витрины магазинов и кафе, в лица проходящих женщин, машинально надеясь увидеть хорошенькое. Не увидел. Ну и фиг с ним! Для разнообразия можно сегодня лечь и одному, под звуки телевизора. Только вот прихватить пузырек снотворного...

Вот, кстати, и витрина с бутылочками. Странно, столько раз проходил мимо, не припомнить, чтобы тут спиртное продавали. Недавно отдел открыли, что ли?

Он зашел. Выбор был неплохой по нынешним временам, и, что особенно интересно, имелся здесь и неподдельный коньяк — кому же придет в голову подделывать казахстанский? — и шампанское севастопольского завода. У неработающей кассы выстроилась солидная очередь. Продавщица заверила, что кассу вот-вот откроют, и Рафалович занял очередь. Спешить было абсолютно некуда, и он погрузился в раздумья...

Нехитрая, на первый взгляд, задача получить для родной части трубы определенного диаметра по накладной, а заодно и резину для личных «Жигулей» себе и кавторан-гу Семенову уже без накладной, превратилась в многоходовую комбинацию с пятнадцатью сторонами и двадцатью пятью позициями «это на это». Даже всемогущее Управление тыла и снабжения не могло предусмотреть все нужды подведомственных ему частей и подразделений, а уж тем более нужды отдельных офицеров. От того, насколько удачно затыкались возникающие дыры, зависела, в конечном счете, бесперебойная работа части, а следовательно и ее боеспособность. Эта работа, за которую, при всей ее важности, чинов и орденов не полагалось, была, что называется, «на любителя» и требовала определенного склада ума и характера. И здесь лейтенант, а ныне старший лейтенант Рафалович пришелся как нельзя ко двору. Походы, маневры и учения заменились для него еженедельными командировками в Мурманск и ежемесячными — в Ленинград или Москву. И он никогда не возвращался пустой. Начальство привыкало его ценить, хотя поначалу смотрело на этого молодого офицера довольно косо.

Тому были свои веские причины. Три года назад, когда новоиспеченный лейтенант прибыл с направлением ЛенВО по месту прохождения службы, он с поезда попал в учебное плавание, по морским меркам пустяковое, почти каботажное. Но в первые же часы плавания выяснилось, что товарищ лейтенант страдает тяжелейшей, практически неизлечимой формой морской болезни. Толку от него не могло быть никакого, потому что он вынужден был поминутно вскакивать, выбегать на палубу и травить через поручни в океан на глазах у ухмыляющихся матросиков. Ни в рубке, ни в кубрике, ни в кают-компании, ни в лазарете, куда его, полуживого от голода, порывались заложить на третьи сутки, он не мог пробыть ни часа. Так и болтался по палубе, беря на себя и «собачьи вахты», и руководство приборочкой, лишь бы не спускаться.

На его счастье, подвернулся встречный корабль, идущий в Северодвинск. Рафаловича передали туда, а уже из Северодвинска он вылетел военным вертолетом, воспользовавшись оказией. После этого случая Рафаловича перевели в береговую службу. Он нес ее старательно, сверяясь с каждой строкой устава, — но вот приборы в его присутствии отчего-то начинали барахлить, а все попытки исправить ситуацию приводили к полному выходу из строя сложного и дорогостоящего оборудования. Видит Бог, он старался — ночами штудировал инструкции и зубрил схемы, а по утрам, невыспавшийся, но отутюженный и гладко выбритый, прибывал в док минута в минуту... И там сразу же что-нибудь ломалось.