Юлия Малахова - Русская жена арабского наемника

Конечно, сначала народ сопротивлялся — кому охота дорогие выходные тратить на сидение в пустом кабинете? Ведь наш контингент любил провести субботний вечер в Венской опере или пройтись под парусом по загаженному ныне арабскими беженцами Лазурному побережью… А тут сиди и зевай тебе. Но некоторые, особенно озабоченные сексом и карьерой товарищи, осознали — именно в коридорной тиши и со скуки зреют великие авантюры, то бишь приключения. Карьеристы власть играли в дружбу с перетягиванием каната, стареющие импотенты тискали хихикающих молоденьких секретарш. Только на этаже Главного было практически всегда скучно — ни траха тебе, ни выпивки — а вдруг фельдъегерь пожалует, а у вас на столе — б… (…лка или …дь — решайте сами) — крохотный, но минус в вашей зачетке отличника! В общем, позволял себе Главный пощипать девок лишь в дальней, скрытой от глаз непосвященных за книжным шкафом крохотной саунке, соединенной с туалетом и отдельным выходом к лифту мимо охраны.

Пчелка была самой сладкой его добычей лет пять назад, в развеселые времена Первого президента. Сейчас вынужденный трезвенник и отчаянный спартанец — Главный — страдал от того, что никак уже не заполучит ни черный, ни красный пояс, да тут еще и сотрудники вместо обычных пьянок начали вдруг любовные романы крутить. Даже очередной Капустник, который ставили традиционно и со вкусом ежегодно лет двадцать уже в первый день весны, всегда посвящали работе и бабкам — то есть деньгам. А тут вдруг бабки реальные — грудастые и длинноволосые — скакали по сцене и завывали про любовь под Ляписа Трубецкого. Страшно — аж жуть…

Почуял ветер перемен Главный, сидевший в своем лакомом желанном креслице столько лет, знавший что надо и Кремлю, и тете Мане, мывшей полы у нас всю сознательную жизнь. Зато и уважали, и не пытались свалить с креслица подчиненные. А Пчелка грудастая наша Майя, что значит «жизнь», на каком-то древнем (а на арабском так и просто «вода»), так вот Пчелке приходилось вперед двигаться передком. Иначе хрен такую зарплату секретарше бы платили, да домой на служебном авто отвозили. Но жадность Пчелку обуяла — думает она свои карамельным умишком про инфляцию, с ужасом открыла для себя Форекс и первые морщинки (и то, и другое не давало ей спать ночами). Открыв максимально для дресс-кода грудь, втискивается наша трудовая пчела в очередь на дежурства.

А там — как ходоков к Ильичу в двадцатые: у кого жена рожает, кому новую дачку строить пора, кто руководителя отдела поймал на фальсификациях, а кто придумал, как улучшить показатели производства при сокращении штатов. За всем стоит одно: «Главный, заметь меня, приласкай, я твоя верная сучка или кобель, не забудь, когда премию выписывать будешь или квартирку распределять городскую, столичную!»… Пчелка уже тогда поняла, как отстала от жизни — нынче лязгающая голодными челюстями мелюзга насмерть стояла в дежурствах и никак не хотела отдохнуть в выходные. Пришлось отдать новую упаковку CREED, которые до Москвы вряд ли еще дойдут полгодика в обмен на то, чтоб укокошить прекрасную июньскую субботу в загаженном, почерневшем от усердия и запоров-заторов, городе.

Щукина азартно хохотнула и баском прошлась по рюмочной:

— Говорят все блондинки — дуры, а у нас — наоборот, негативчик получается! Пчелка-то дурища из всех дур получается: продирается в субботу в кабинет с каким-то факсиком, а сама-то титьками трясет из тесного лифчика от Шанталь. Соски помадой подвела, они через шантальское кружево просвечивают, белая блузочка больше похожа на кусочек бинта, чем на официальную одежду, да черная юбка имела странный для Армани, необработанный и обсыпающийся разрез спереди до пояса — его Пчелка Майя канцелярскими ножницами аккурат за минуту до входа подрезала вверх, чтоб Снежная Королева не усекла ее интрижку. И так она ходит вокруг стола Главного, и эдак. А стол-то у него — как Титаник или Королева Мэри — гигант! Тут щуплячок — то наш как заревет бычьим гласом: «Что это ты, Пчела такая Ивановна, титькой то-выменем мне трясещь! Не слыхала, у нас в Конторе люди работают возвышенные, на край света за любовью ездют, про сексы не думают, духовным маются! Пошла вон, корова!».

Я удивленно посмотрела на веселые глаза разрумянившейся Щукиной — она хохотала громко, без удержу и… как свободный человек! Да и соседи по столикам по-доброму оглядывались и головы никто не собирался в пиджаки втягивать, как было заведено… Такого в Конторе я отродясь не видывала — и впрямь перемены!