Юлия Малахова - Русская жена арабского наемника

Набираю в очередной раз его номер. Контора скоро раззорится на моих звонках. Слышу встревоженный голос — уже два часа, как я не выходила связь.

— Мой ангел, люблю, помню, скучаю. А ты меня любишь?

Странно, как взрослые успешные люди преображаются в идиотов, когда их ловит в свои шелковые сети любовь. Ну что может случиться за пару часов? Однако, надо срочно уточнить — любит ли, любит ли так же сильно или даже еще сильне… Только после этого можно вернуться в реальность и пытаться сообразить, что требует от тебя Контора.

— Нет, это невыносимо! — Стол напротив оживает, и моя подруга-сослуживица впивается в мои темные очки взглядом. У Щукиной тоже роман. С очень известным литератором. Только летать в Питер легче, чем на край света, на острова, где тоскует мой мальчик.

Подруга закуривает. В нашем Уголке Наивного Искусства добились права курить за рабочим столом, точнее компьютером. Иначе работа была бы парализована. Я молчу. Очки надеты в основном из-за слез, которые подло льются у меня уже который день.

— Щукина, он же меня забудет! Он — такой молодой и красив, а мне уже сорок стукнуло. И нашему счастью вообще нет места в этом мире. Помнишь фильм «Колдунья» с Мариной Влади? Когда ее из леса привезли в Париж… Ничего не вышло у них. Так и у нас. Он — дитя природы, счастливого забытого мира, где от цивилизации всего-то кола и факсы с мобильными. А я — на такой работе, такая карьера. Не поеду же я к нему под бананами всю жизнь сидеть. За что так меня Судьба? Ведь я клялась никогда больше не влюбляться! Наверное, это предклимакс…

Щукина многозначительно подняла глаза к потолку и сказала, что нам пора. Это не означало помолиться или что-то высокое. Просто на самом верху нашей Конторы находился спасительный бар, в котором круглые сутки стряхивали с себя будничные проблемы наши коллеги. Мы молча вышли из комнаты, бросив секретаршам, чтоб ничего не передавали Гадюкиной и вознеслись на лифте к небесам, то бишь к алкоголю. Приткнувшись за стеной аквариума, мы черпали откровение в бокале коньяка и делились своими безвыходными любовными ситуациями. Щукина не могла развести своего гения, так как он женился на жене умершего друга и усыновил всех их детей, а теперь вот впервые влюбился. И как теперь? Но на фоне моих проблем, весь ее питерский клубок казался детскими шалостями новорожденного Амура. Повторив Хеннесси, мы пришли к выводу: девичье счастье мимолетно, пора думать о себе, а не о Конторе и решили рвануть — была, не была — буквально сейчас к своим родным мужчинам. Щукина готова забрать свего гения в Анапу, а мне придется выкручиваться — ведь путевка была одна!

Я никогда не брала левый больничный. Мне всегда нравилось работать. Но сейчас ситуация требовала нейтрализовать чуткую Гадюкину, и я пошла в поликлинику.

Пришло время познакомиться с участковым. Отсидев дикую очередь (неужели так много сачков в столице нашей родины?) я внимательно рассмотрела врачиху. Пегие волосы с каре (истинная москвичка!), аккуратно подрезанные, не знающие укладки волосы, цепкие глаза и наивная розовая помада на пергаментном лице старухи. Трудно, ох как трудно, будет сказать ей всю правду. Особенно в присутствии толстухи-медсестры. Имя у моей врачихи — не забалуешь — Карелия Эрнестовна. Сто раз перепутав имя, я все же дрожащим голосом сообщаю ей о своих мнимых болячках. Воодушевленная новым пациентом, Эрнестовна с энтузиазмом Пржевальского, нашедшего новую кобылку, щупает пульс, заставляет делать приседания и колотит по коленям молоточком. Дойдя до исступления, повелевает толстухе рядом выяснить, можно ли сейчас сделать мне кардиограмму. Наконец, дверь надежно захлопнулась, и мы остались одни.

— Валерия Кареловна, любили ли вы так, что начинали болеть? — выпалила я.

— Поймите, Эрнестина Валерьевна, что все мои болячки из-за сломленной психики. Я люблю темнокожего островитянина, который хочет на мне жениться. Мне срочно надо улететь к нему. Через два дня свадьба.

На стол к заинтересовавшейся врачихе ложится портретик Вашингтона. И коробка «Рафаэлло». И Мадемуазель Коко. И еще тысяча рублей, свернутая трубочкой в календарике нашей Конторы.

— Венедикция Карповна, умоляю, спасите Любовь! Вы будете тем ангелом, что соединит сердца двух любящих, дайте мне ради всего святого, больничный на две недели!

Врачиха зарумянилась и неожиданно вспомнила свой роман со студентом универститета Дружбы народов, случившийся полвека назад. Судя по эмоциональности воспоминаний, школяр из детища Лулумбы был неотразим, и мне старожилка отечественной медицины одним росчерком выписала больничный, на прощание прошептав, что кто-то, очень похожий на меня, должен приходить раз в четыре дня отмечаться в поликлинике.