Брэд Паркс - Ближе, чем ты думаешь

А потом возник другой вопрос.

Если Бен не работал в университете, то чем, черт возьми, он вообще занимался?

Единственное, что я знала точно: каждое утро он куда-то отправлялся после моего ухода, его не было, когда я возвращалась после работы с Алексом, и приходил он вечером около половины девятого или девяти. Неужели все это время он бродил где-то рядом, придумывая всю эту страшную чушь, чтобы потом мне ее втюхать? Неужели у него была какая-то странная вторая жизнь, о которой он ни разу не заикнулся мне?

Это ошеломляло. И бесило.

Но больше всего меня ранило — хотите, зовите меня эгоисткой после этого — то, что, оказывается, и моя жизнь тоже была ложью. На протяжении наших отношений, особенно после мучительных последствий изнасилования, Бен был единственным моим якорем, единственным человеком, на которого я всегда могла положиться.

А теперь выяснилось, что «якорь» был насквозь проржавевшим.

Вернувшись в Стонтон, я направилась прямо к магазину нашего провайдера беспроводной связи, где мне бесплатно предоставили двухлетний поддельный айфон, и все же мне по-прежнему казалось, что это больше, чем я могу себе позволить.

Когда я вернулась на парковку, то села в машину и принялась бороться с очередной дилеммой: что же мне делать со вновь обретенным, но таким ужасным знанием? Попытаться противостоять ему? Написать эсэмэс? Позвонить ему и подловить на лжи?

Или подождать, пока он вернется под вечер домой, и сделать это лично?

И что потом ? Попытается ли он что-нибудь объяснить? Будет ли мне все равно, отчего все это произошло? Бывают ли такие ошибки, которые невозможно простить?

Какая-то часть меня думала, что это слишком серьезное нарушение доверия, чтобы мы могли продолжать отношения и дальше. Возможно, брак не рухнул бы от одной, непреднамеренной лжи: скажем, от единичного случая неверности, рожденной похотью, алкоголем или глупостью.

Но этот обман представлял собой гораздо большее, ведь он был так тщательно продуман и мой муж так долго был двуличным. Как я теперь могла поверить хоть одному сказанному им предложению?

Другая часть меня понимала, что теперь мне придется столкнуться с более серьезными проблемами. На данный момент мне грозит обвинение в совершении уголовного преступления по двум различным причинам. У меня не было работы, практически не было денег, а шансы хоть как-то разрулить эту ситуацию стремились к нулю. Без Бена я не смогу сохранить дом. Кто знает, смогу ли я хотя бы покупать продукты.

К тому же — и это было важнее всего — мой ребенок сейчас находится в руках Департамента социальных служб, который с гораздо большей вероятностью предоставит его под опеку стабильной семье из двух родителей, нежели отдаст его матери-одиночке, пережившей развод.

Но могу ли я действительно простить Бена только потому, что это было бы целесообразно? Сможет ли человеческое сердце вынести подобное?

Ответов не было. И я сидела на парковке, уставившись на свой новый телефон. С помощью этого орудия я могла бы одним махом уничтожить нашу семью, если бы мне достало смелости им воспользоваться.

Я не стала звонить. Слишком страшно было запустить эту цепь событий.

Потрясенная, пораженная, я в конце концов заставила себя выехать с парковки и вернуться на Деспер Холлоу-роуд.

Когда я вернулась домой, то изо всех сил сопротивлялась желанию забраться под одеяло и умереть — как же мне этого хотелось! — но вместо этого взяла молокоотсос.

Я была почти уверена (или мне только так казалось?), что молока стало меньше. По крайней мере его было не так много, как было раньше.

Когда я покончила с этим, то пролистала текстовые сообщения за последние несколько дней. Некоторые из них были от Маркуса, и каждое последующее было все тревожнее. Я быстро ответила ему, сказав, что потеряла телефон и что в целом все в порядке. Он был настоящим другом, таким, который готов справиться с любой правдой, как бы тяжела она ни была.

Что же до остальных, то я даже не могла в них разобраться. Многие пришли от друзей, которых я давно не видела: со времен работы в «Старбаксе», от знакомых по колледжу, даже по средней школе. Все они, очевидно, видели, как меня показывали по ТВ, и хотели узнать, как я себя чувствую. Некоторые даже осторожно выражали поддержку. Но большинство этих сообщений не отличались разнообразием и сводились примерно к — Эй, как ты там?

И что я должна была отвечать на это?

Было также голосовое сообщение от моего адвоката.