Джеймс Паттерсон - Явился паук

— Нет, что вы, — он с улыбкой покачал головой, — Гэри поумнее «девяностодевятипроцентных». Он был глубоко уверен в своей неповторимости, оригинальности, называл себя «ошибкой природы».

Далее Конклин поведал нам, как они жили вдоль одной и той же сельской дороги в шести милях от города и ездили в школу на школьном автобусе. Эта же дорога вела к особняку Линдберга в Хоупвелле. Саймон Конклин считал, что Гэри отомстил семье, устроив пожар. Он все знал о мучениях, перенесенных Гэри в детстве. Доказательств, что пожар — дело рук Гэри, нет, но он уверен в этом.

— Я расскажу, как узнал о его плане: он мне сам рассказал, когда нам было лет по двенадцать. Он намеревался дождаться, пока ему стукнет двадцать один. Он собирался устроить все так, чтобы думали, будто он в школе. Он готов был ждать девять лет. Согласно плану, он должен был остаться вне подозрений. И он ведь сделал это! Исполнил свой девятилетний план!

В первый день мы проговорили с Саймоном три часа, на другой день — целых пять. Он поведал кучу печальных и жутких историй о том, как Гэри запирали в подвале на целые дни, а то и на недели. Рассказал о его навязчивых планах: на десять лет, на пятнадцать, наконец, на целую жизнь. О его тайной войне с мелкими животными, особенно птичками, жившими в саду мачехи. Однажды Гэри оторвал у малиновки лапку, затем крыло, затем вторую лапку и наблюдал, как она судорожно боролась за жизнь. О его мечтах войти в сонм «девяностодевятипроцентных», оказаться на самом верху. Наконец, о его способностях передразнивать, подражать, играть.

Я очень жалел, что не знал об этом, общаясь с Гэри в тюрьме. Теперь я построил бы свои сеансы гипноза на возвращении к детским навязчивым идеям, поговорил бы о старом друге Саймоне Конклине. К сожалению, мы все — я, Сэмпсон, Саймон — были выброшены из дела.

Показания, собранные в Принстоне, я передал в ФБР, написав о Конклине докладную на двенадцати страницах. Но в Бюро этому не придали значения. Тогда я написал вторую докладную, а копии разослал членам группы, ведущей расследование. Там цитировались слова Конклина о Гэри Мерфи: «Он всегда говорил, что намерен совершить нечто важное». Но за этим тоже ничего не последовало. Фэбээровцы даже не потрудились вновь допросить Конклина. Никто не пожелал принять во внимание новые сведения. Они хотели навсегда закрыть дело о похищении Мэгги Роуз Данн.

В конце сентября мы с Джеззи Фланаган отправились на Виргинские острова — решили сбежать от всех на уик-энд. Сия плодотворная идея принадлежала Джеззи. Нас обоих возбуждала мысль провести четыре дня наедине. А вдруг мы не сможем выносить друг друга так долго? Это предстояло выяснить.

На улицах острова Вирджин-Горда никто не оборачивался на нас. Это радовало: в округе Колумбия мы смотрелись как весьма экзотичная парочка и нас постоянно разглядывали.

Мы брали уроки подводного плавания с аквалангом у семнадцатилетней негритяночки, катались верхом вдоль побережья, растянувшегося почти на три мили, отправились на «ренджровере» в густые заросли, где проплутали полдня. Но самым незабываемым было посещение островка, который мы окрестили «Частный остров Джеззи и Алекса. Рай». Это местечко приискали для нас в отеле, отвезли туда на моторке и оставили одних.

— Это самый восхитительный уголок в моей жизни, — радовалась Джеззи. — Ты только взгляни на эту воду и песок, на эти рифы и нависшие скалы!

— Конечно, не Пятая стрит, но ничего, сойдет.

Я разбежался и сделал тройной прыжок у самой кромки воды. Наш островок представлял собой длинный шельф из белого песка, хрустевшего под ногами как сахар. Вдоль берега тянулась буйная зеленая поросль, там и сям виднелись белоснежные розы и бугенвиллеи. Весеннее сине-зеленое море сияло чистотой.

На гостиничной кухне для нас упаковали еду — отличные вина, экзотические сыры, омары, крабы и разные салаты. Поблизости не было ни души. Мы вели себя естественно: разделись догола, радуясь отсутствию всяческих запретов. Мы ведь в раю.

Я рассмеялся, ложась на песок рядом с Джеззи. Я делал то, в чем долгое время отказывал себе: радовался, чувствуя полную гармонию с окружающим миром. Я раскрылся миру и был несказанно благодарен судьбе за это. Кончились три с половиной года, посвященные скорби и добровольному заточению.

— Ты хоть представляешь, как ты прекрасна? — спрашивал я Джеззи, лежа рядом с ней.

— Не знаю, заметил ли ты, но у меня в сумочке всегда есть пудреница. С маленьким зеркальцем. — Она заглянула мне прямо в глаза, как будто видела там что-то, неведомое мне. — С тех пор как я поступила на работу в Секретную службу, я стараюсь не выглядеть привлекательной. В вашингтонском обществе, где властвуют мужчины, я вынуждена задавить в себе женщину. — Подмигнув, Джеззи продолжала: — Алекс, ты бываешь таким суровым, а на самом деле такой веселый, забавный! Думаю, твои дети знают об этом. И дразнят тебя! Ух, папаня, бука!