Евгения Романчук - Без права голоса

В тот же вечер я пригласил Крати пройтись со мной по палубе и посмотреть на звездное небо с каждым новым днем теплеющего апреля. Я уверен, что если бы не эта покерная партия, я не обратил бы на Крати никакого внимания, хотя, в принципе, она была в моем вкусе. Скорее жажда самого по себе выигрыша заставила меня, не раздумывая, принять его. Подло? Мерзко? Низко? Согласен со всем.

Я же говорю, на том корабле каждый по-своему трогался умом. И, зачастую, такое сумасшествие оказывало влияние на других. Признаюсь, мне доставалось больше обычного в виду специфичного состояния моих клиентов. Большая часть посетителей нашего бара совершенно не умело пить. Кто-то, пьянея, начинал сильно ругаться, кто-то приставал к окружающим, кто-то затевал драку, кто-то мирно засыпал за барной стойкой, а кто-то танцевал как недоразвитый и бил посуду. Но дальше всех пошел Чарльз Кимани, который после до дна выпитой бутылки текилы приревновал ко мне… Внимание! Свою несуществующую жену, которая, якобы, в тот вечер сидела рядом с ним, в то время как я как раз отчетливо видел, как этот лунатик все время был один. Более того, Чарльз никогда не был женат, и вообще ему по жизни крайне не везло с женщинами, они шарахались от него, как от холеры. Думаю, это из-за его неуклюжего умения делать комплименты дамам. В общем, в один из довольно напряженных для меня вечеров этот ревнивый Дон Жуан, по мере того как опустошалась бутылка, постоянно что-то бубнил себе под нос, а когда я подошел к нему, чтобы очистить стол от пустой посуды, он принялся истерически махать руками перед моим лицом, пока, в конце концов, не достал из внутреннего кармана пиджака пистолет и не нацелил его на меня. Неожиданно послышался громкий женский визг. Я даже не успел ничего сказать, не говоря уже о том, чтобы что-то сделать, как вдруг раздался сокрушительный звук спускающего курка. Осечка… Я словно остолбенелый не мог пошевелиться, лишь наблюдая за тем, как трое парней с соседнего столика подбежали к озлобленному Чарли, лихо выбили у него оружие и, заломив руки, положили кенийца на пол. Сказать, что я испугался — это ничего не сказать! Меня всего просто парализовало от страха. Когда Чарльза увели приводить в чувства, я зашел за барную стойку и налил себе рюмку водки, наполненную до краев. Это был первый и последний раз, когда я употребил спиртное на рабочем месте.

Вообще мне часто приходилось наблюдать вещи, о существовании которых я раньше мог только подозревать. Так, например, часто возвращаясь со смены или прогуливаясь во время своего законного абсурдно короткого, но такого блаженного брейка я бывало замечал, как в каком-нибудь из углов каютных коридоров валялись небрежно подкинутые шприцы или пустые упаковки из-под таблеток психотропных веществ. Нередко я даже заставал злоумышленника на месте преступления. Худощавый парень юрко сбрасывал из карманов лишний мусор и мигом скрывался в своей каюте с номером 355. Как позднее выяснилось, это был Камерон Фостер, непутевый сын известного хореографа, Маргарет Эни. За пять дней до окончания четырнадцатидневного круиза юного Фостера один из моих коллег в отделе Utility Cleaning обнаружил в каюте, нелепо лежащего без сознания с пеной у рта прямо на холодном кафельном полу неосвещенной уборной. Благодаря своевременно оказанной первой медицинской помощи парня удалось спасти. Без отлагательств он был тут же госпитализирован, и больше никто о нем так ничего и не слышал.

Курьезных и тупиковых моментов за время рейса хватало с головой, а иногда даже настолько, что, доползая до своих апартаментов, я падал на кровать, не разуваясь, и отключался до самого утра. Однако если в девяноста девяти процентах случаев я, проснувшись, уже не помнил всего того, что происходило вчера, то всегда имел место тот один процент, который не давал мне покоя еще на протяжении всей следующей смены, а из этой мизерной доли неприятностей сохранился еще более яркий случай, который прошел со мной сквозь десятилетия, запрятавшись в укромном месте моей побитой временем памяти. События того периода я помню словно они случились лишь каких-то пару суток назад.

Шел третий месяц моего пребывания на судне. Я все еще занимал позицию ассистента каютного стюарда, хотя я уже знал тогда, что вот-вот меня должны были перевести на кухню. Наш лайнер пришвартовался в порту Касабланки. Туристы всегда охотно покидали свои каюты и сходили на берег, окружая экскурсовода и включая вспышки навороченных фотокамер, а стало быть, по пустынным палубам можно было наблюдать лишь устало прохаживающих представителей обслуживающего персонала. В такие моменты я редко волновался по поводу того, что своей уборкой я могу кого-то побеспокоить. Поэтому в любую каюту я входил уверенно и смело под звуки Луи Армстронга, отбивающего джаз в моем кассетном плеере. Каюта 418, частенько мелькающая у меня в голове именно с того дня, была последней, которую я по плану наметил себе убрать до перерыва. Я до сих пор отчетливо помню, как грациозно и весьма бестактно с моей стороны, буквально ворвавшись в каюту, я замер, раскрыв рот от удивления. На голом полу комнаты, жалостно свернувшись, в банном полотенце, которое сползло к животу, оголяя грудь, лежала молодая женщина, прикрывая расцарапанными руками свою растрепанную голову. Над ней с замахнувшимся кулаком застыл раскрасневшийся от злости мужчина приблизительно того же возраста, подпадающего в пределы от тридцати пяти до сорока лет. Как только мы встретились с ним взглядом, я распознал разочарование в его глазах. Он явно не ожидал, что мое наглое появление так резко прервет его на полу-действии. Освобождая уши от наушников, я расслышал плач и стоны женщины, которая испуганно глядела на меня. Мой шок постепенно сменился жуткой сконфуженностью, я не знал, как мне следовало реагировать. Застывшие каждый в своей уникальной позе, мы трое выглядели весьма по-дурацки в этой немой картине ступора. После полуминутного молчания, наконец, все еще разъяренный мужчина, чуть выпрямившись и повернувшись ко мне всем телом, громко прокричал: «What the fuck are you looking at?!». Не смотря на то, что в тот момент уровень моего английского был еще очень слабым, тем не менее, мне не составило труда понять глубокий смысл данной фразы. Слегка помедлив, я выдавил из себя робкое тяжелое «sorry» и, взглянув напоследок на по-прежнему лежащую на полу женщину, теперь уже полностью прячущую лицо за руками, я поспешил удалиться. Весь оставшийся день я обдумывал увиденное, а также критиковал собственное поведение. Мне, наверняка, нужно было что-то предпринять, чтобы спасти ту бедняжку от насильственного обращения, но я не мог придумать, что конкретно… Ведь у меня совершенно не было прав. Жалкой прислуге голоса не давали. А стало быть, я по-прежнему выполнял функцию обычного наблюдателя. Однако я все же навел кое-какие справки и выяснил, что сладкая парочка из 418 каюты уже как семь лет пребывала в официальном браке, а, следовательно, миссис Доусон вряд ли такое низкое поведение мужа терпела в первый раз. Наибольшим удивлением для меня стал тот момент, когда тем же поздним вечером я случайно увидел супругов в казино, отлично и невозмутимо проводивших время и проигрывающих сотню за сотней, но все это весело и беззаботно. Томас практически не отлучался от игрального стола, много пил и, не переставая, шутил. В то время как Мона, общаясь с другими наряженными дамами за бокалом шампанского, периодически подходила к мужу, гладила его по плечу, интересовалась успехами, игриво целовала его и покидала снова. В тот вечер, впрочем, как и во все последующие, Мона блистала своей красотой, грациозностью, обаянием и шармом. От жалостливой жертвы, лежащей на полу и свернутой калачиком, мало что осталось. Заметив эту божественную женщину, обнимающую Томаса, я даже не сразу признал в ней Мону. Трудно было сопоставить те два противоположных образа. Я удивился, как хорошо женщина умела претворяться. В ее поведении невозможно было разглядеть ни проблем, ни дневных слез, ни грусти, ни сострадания к самой себе. Да, определенно этой актрисе приходилось тогда играть свои роли не впервой.