Росс Томас - Супершпион, числящийся в мертвых. Самые искусные воры

– Привет, Маш, – кивнул я.

Он кивнул в ответ одновременно мне, Бетти и Хардману, направился к Падильо.

– Как вы себя чувствуете? – голос мягкий, произношение четкое.

– Нормально, – ответил Падильо.

– Это Мустафа Али, – Хардман представил вошедшего Падильо. – Он привез вас из Балтиморы. Он – «черный мусульманин», но вы можете звать его Маш. Мы все так его зовем.

– Вы действительно мусульманин? – Падильо пристально смотрел на Маша.

– Да, – с достоинством ответил негр.

Падильо сказал что-то на арабском. Брови Маша удивленно взлетели вверх, но он ответил на том же языке. И на его губах заиграла довольная улыбка.

– На каком языке ты говоришь, Маш? – спросил Хардман.

– На арабском.

– Где это ты выучил арабский?

– А для чего, по-твоему, существуют пластинки? Разве я смогу поехать в Мекку, не зная языка?

– Такого я от тебя не ожидал, – в изумлении покачал головой Хардман.

– А где вы выучили арабский? – спросил Маш Падильо.

– Помог один приятель.

– Вы говорите очень хорошо.

– В последнее время часто им пользовался.

– Нам пора в отель, – напомнил я Падильо.

Тот кивнул и с трудом поднялся.

– Еще раз спасибо за помощь, – поблагодарил он Бетти.

Та промолчала, а Хардман сказал, что заедет завтра на ленч. Поблагодарил Бетти и я, после чего последовал за Падильо к машине Маша. «Бьюику» последней модели с телефоном между передними сиденьями и телевизором «Сони» с экраном в пять дюймов, дабы пассажиры на заднем сиденье не отвлекали водителя.

– По пути в отель я хотел бы заглянуть в свою квартиру. Буквально на минуту.

Маш кивнул, и мы тронулись с места. Падильо долго молчал, глядя в окно.

– Вашингтон изменился, – наконец он разлепил губы. – Куда подевались троллейбусы?

– Их сняли с линии еще в шестьдесят первом, – ответил Маш.

Мы с Фредль жили в одном из новых кирпичных домов, что выросли, как грибы после дождя, к югу от площади Дюпон в том районе, где когда-то стояли трех– и четырехэтажные пансионаты, облюбованные студентами, официантами, мойщиками машин, пенсионерами. Спекулянты недвижимостью сносили эти пансионаты, асфальтировали освободившееся пространство и обзывали его автостоянкой. Когда автостоянок набиралось достаточно много, спекулянты обращались в муниципалитет за займом и строили многоквартирный дом, называли его «Мелани» или «Дафни», в честь жены или любовницы. Ежемесячную плату за квартиру с двумя спальнями в таких домах исчисляли исходя из того, что муж и жена не только занимают высокооплачиваемые должности, но и с успехом играют на бирже.

И никто не задумывался, куда подевались студенты, официанты, мойщики машин и пенсионеры.

Маш поставил машину на полукруглой подъездной дорожке под знаком «Стоянка запрещена», и на лифте мы поднялись на восьмой этаж.

– Фредль обрадуется, увидев тебя, – сказал я Падильо. – Возможно, даже пригласит к обеду.

Я открыл дверь. Гостиную освещал большой торшер, только кто-то свалил его на пол. Я наклонился и поднял его. Заглянул в спальню, хотя и так понимал, что никого там не найду. Когда я вернулся в гостиную, Падильо стоял у музыкального центра с какой-то бумажкой в руке. Маш так и остался у двери.

– Записка, – предположил я.

– Она самая.

– Но не от Фредль.

– Нет. От тех, кто увез ее отсюда.

– Насчет выкупа, – читать записку мне не хотелось.

– В некотором роде.

– И сколько они просят?

Падильо понял, что читать записку я не буду. Положил ее на кофейный столик.

– Деньги их не интересуют. Им нужен я.

Я опустился в свое любимое кресло и уставился на ковер.

Падильо тем временем повернулся к Машу.

– Вы можете ехать. Похоже, мы тут задержимся.

Посмотрел на Маша и я.

– Может, я вам понадоблюсь? – спросил он. Уезжать ему не хотелось.

– Сейчас едва ли, – ответил Падильо.

Маш кивнул.

– Вы знаете, где меня найти.

– Знаю, – заверил его Падильо.

Маш повернулся и вышел из квартиры. Закрыл дверь, замок едва слышно щелкнул. Я оглядел гостиную. Картины по-прежнему висели по стенам. Некоторые Фредль привезла из Германии, другие купил я, были и такие, что мы выбирали вместе в Нью-Йорке и Вашингтоне. Книги стояли на полках, полностью занимавших одну стену. Не сдвинулась с места и мебель. Лишь торшер оказался на полу. Я встал и направился к маленькому бару в углу.

– Шотландского? – спросил я Падильо.

– Шотландского, – согласился тот.

– Что в записке?