Дэй Кин - Моя плоть сладка (сборник)

— Я никогда об этом не слышал!

— Нет, вмешался Бенколин.-- Она часто бывала у вас, но вас мы считаем вне подозрений. Кроме того, ту девушку так и не нашли. Она могла исчезнуть добровольно — такие вещи случаются иногда.

Несмотря на испытываемый страх, Огюстен заставил себя выдержать холодный взгляд детектива.

— А почему, спросил он,— этот мсье так уверен, что она вошла в мой музей и не вышла обратно?

— Я отвечу на этот вопрос,— сказал Шамон. — Мы были помолвлены с мадемуазель Дюшен. В настоящее время я в отпуске. Помолвка состоялась год назад, и с тех пор я ее не видел, а в наших отношениях произошли перемены. К вам это не имеет никакого отношения. Вчера мадемуазель Дюшен должна была встретиться в павильоне Дофина со своей подругой, мадемуазель Мартель, и со мной. Она повела себя довольно странно. В четыре часа она позвонила мне и сообщила, что наша встреча не состоится. Причину она не назвала. Я позвонил мадемуазель Мартель и узнал, что она получила только что такой же отказ. Я почувствовал в Этом что-то странное и немедленно отправился домой к мадемуазель Дюшен. Когда я подъехал к ее дому, она садилась в такси. Я последовал за ней в другом такси.

— Вы следили за ней?

Шамон замолчал. Лишь желваки играли на его скулах.

— У меня нет причин защищаться от подобного обвинения,— снова заговорил он,— Права жениха... Я очень удивился, когда увидел, что она направилась в этот район—это плохое место для молодой девушки даже днем. Она вышла из такси у «Музея Огюстена». Я был изумлен, ибо никогда не подозревал, что она интересовалась восковыми фигурами. Я не знал, стоит ли мне идти за ней дальше — у меня все же есть совесть.

Похоже, этот человек никогда не выходил из себя. Французские солдаты всегда остаются джентльменами. Шамон оглядел нас и продолжал.

— Я увидел объявление, что музей закрывается в пять часов, и решил подождать. Было только половина четвертого. Когда музей закрылся, а мадемуазель Дюшен не появилась, я предположил, что она воспользовалась другим выходом. Кроме того, я был сердит, что все это время простоял на улице.— Он уставился на Огюстена.— Когда я сегодня узнал, что она не возвращалась домой, я провел расследование и выяснил, что в музее нет другого выхода. Это так?

Огюстен откинулся на спинку кресла.

— Но он есть! Есть другой выход!

— Не для посетителей, я полагаю,— заметил Бенколин..

— Нет... нет, конечно, нет! Он ведет на. улицу, которая позади музея. Это частный ход. Но мсье сказал...

— И он всегда заперт,— задумчиво продолжал Бенколин.

Старик всплеснул руками.

— Но что вам нужно от меня? — закричал он.— Скажите, вы хотите арестовать меня за убийство?

— Нет,— ответил Бенколин.— Мы только хотим осмотреть ваш музей. И мы хотим знать, видели ли вы эту девушку.

Огюстен положил дрожащие руки на стол и уставился на Бенколина.

— Тогда я отвечу — да,— воскликнул он.— Да! Потому что подобные вещи происходят в моем музее, а я их не понимаю. Я начинаю считать себя сумасшедшим.— У него затряслась голова.

Шамон мягко прикоснулся к его плечу.

— Я не знаю, сможете ли вы понять то, что я имею в виду,— сказал старик. Голос его звучал хрипло.— Цель, иллюзия, дух восковых фигур... Эта атмосфера смерти... Они безмолвны и неподвижны. Они выставлены в каменных гротах подальше от дневного света и освещены зеленоватым светом. Кажется, что вы находитесь на дне моря. Вы понимаете? Все мертво, ужасно, величественно... Там реальные сцены из прошлого. Марат, заколотый в ванне. Людовик XIV с головой, отрубленной гильотиной. Мертвый бледный Бонапарт, лежащий в постели в своей коричневой комнатке на острове Св. Елены, рядом слуги...

Огюстен говорил как бы про себя.

— И — вы понимаете? — эта тишина, эта неподвижность — это мой мир. Я думаю, он похож на смерть, потому что смерть может заморозить людей в любых положениях, в которых она их застанет. Но это единственная фантазия, которую я себе позволяю. Я не воображаю, что они живы. Много ночей я бродил среди своих фигур и часто стоял, между ними. Я наблюдал за мертвым Бонапартом, представляя, что действительно нахожусь при его смерти. Воображение даже заставило меня слышать шум ветра, и видеть мерцание света...

— Это дьявольская чушь! — рявкнул Шамон.

— Нет... позвольте мне продолжать! — настаивал Огюстен странным голосом.— Господа, я всегда испытываю слабость после этого. Я дрожу, и у меня слезятся глаза. Но, вы понимаете, я никогда не верил в то, что мои фигуры живут. Если бы одна из них шевельнулась,— его голос дрогнул,— если бы хоть одна из них шевельнулась, я бы сошел с ума.