Людмил Федогранов: Засраночка моя

– Олимпиада эта не последняя, – перебил его Валерич, тоже понизив голос, – будут ещё Олимпиады, куда они денутся. В крайнем случае, вот эта малышка, – он кивнул головой в сторону Олечки, – эту Олимпиаду тоже вполне может завалить! Тьфу-тьфу-тьфу, что не сглазить! Стучу по дереву… – и он суеверно постучал себя по голове. – А вот девочка твоя… устала. И есть от чего, сам посуди: прыгает она уже почти что двадцать лет, а за последнее время – мать похоронила, развод, травма… Одно слава Богу – что вы с ней встретились.

Никогда я с тобой об этом не говорил, но сейчас… надо. Я уже… немолодой человек, всякое в жизни видеть приходилось, и то, почему люди могут вместе жить, – тоже знаю… По-разному у людей… получается. Мне вот, к примеру, на всю жизнь повезло: встретил свою Ирину, считай, пацаном ещё, а ведь такие встречи – они раз в жизни и бывают… Вот как у вас с Ларисой… Она ведь, когда за Сашку замуж выходила, думала, что это и есть её единственная в жизни любовь. Чудачка, даже, помню, на свадьбе стихи мне читала:

Глянь, запомнил… Да… Только оказалось, что не любовь это была, а… сразу и не понять, что… Жалела она его, что ли?… Сашку-то…

А у вас, Жак, любовь!.. И терять её ну никак нельзя, потому что права пигалица со своими стихами, бывает это раз в жизни, а всё остальное – другое… Ты её, Лариску, береги, потому что она…

Закончить фразу Валерич не успел, потому что возле них появился тайфун по имени Валерия Назье, следом за которым Франсуа Назье нёс большой пакет, украшенный, конечно же, видом Эйфелевой башни…

– Всем привет! – энергия Лерки, казалось, приобрела совершенно материальный характер, благотворно влияя на поникшую Ларису и приунывшего Жака. – Прошу получить под расписку! – и мадам Назье стала извлекать из большого пакета пакетики и свёртки поменьше.

– Валерич, это вам, Ирине Михайловне и Аньке!

Анька – это дочь Валерича, тренер Анна В. Филяюшкина, с которой когда-то давно Лерка прыгала в синхроне. Анькой её называла только Лерка, которая вообще не признавала обычных имён: у неё все были Женьками, Аньками, Крысками, могла в речи мадам Назье и… не совсем благозвучная кличка проскользнуть, причём без напряжения, легко и просто…

– Крыска, тебе! – пакет оказался в руках Ларисы, которая собиралась тут же заглянуть в него, но Лерка возмутилась:

– Ещё чего! В самолёте посмотришь, это не бомба, не боись! Просто мы с тобой теперь вроде как соседками будем, так это тебе… по-соседски!

– Держи, Цыплёнок! – и Лерка сунула небольшой пакет явно не ожидавшей этого и потому ошарашенной Олечке. – На память о Париже, куда ты теперь, надеюсь, будешь часть ездить! У меня глаз-алмаз!

– Спасибо, Валерия! – Валеричу удалось, наконец, вставить хоть слово в болтовню Лерки. – Заранее тебе от Ирины Михайловны и Анечки – спасибо!

Анечка, единственная дочь Валерича, в прошлом талантливая батутистка, а сейчас столь же талантливый тренер, осталась в этот раз дома по вполне уважительной причине: она готовилась стать матерью. Валерич был счастлив, хотя страшно переживал, потому что это были первые роды у дочери, а после тридцати такие вещи, как правило, чреваты осложнениями…

Отчасти Валерич видел свою вину в том, что Анечка вышла замуж только в тридцать один год. Он считал, что дочь только из-за того, что не хотела подводить его – своего тренера, – так долго, до двадцати восьми лет, прыгала, а потом, как и он, стала тренером, вся жизнь которого проходит в спортзале…

– Вам, как будущему деду, положено знать, для чего приспособлены все эти штучки, – и Лерка начала объяснять Валеричу, что есть что в пакете. Валерич мучительно морщил лоб, и Лерка сжалилась над ним:

– Ладно, не мучайтесь так, женщины разберутся и без вас, от вас требуется – доставить в целости и сохранности!

В это время в зале появилась представительная делегация, сопровождающая мэра Надеждинска и директора алюминиевого комбината.

Сейчас, вечером, Владимир Иванович Птицын выглядел прекрасно: отдохнувший, тщательно выбритый, спортивного вида сорокасемилетний мужчина с открытой, обаятельной улыбкой и красивым, запоминающимся лицом. Мэра не портил даже вполне отчётливо прорисовывающийся под элегантным пиджаком животик, который на фоне общей спортивности фигуры Птицына казался накладным.

Птицын, заметив группу спортсменов и провожающих, мгновенно сориентировался и, ещё шире улыбаясь, протягивая руку, направился к Вадиму Валериевичу Филяюшкину.