Жан-Патрик Маншетт: Сколько костей!

Когда я очнулся, за жалюзи было светло, но в комнате стоял полумрак, и я почти ничего не мог разглядеть. Я видел перед собой черную дыру пистолета, сделал резкий рывок, чтобы подняться, и почувствовал нестерпимую боль в ребрах. Я опустил голову на подушку и некоторое время лежал неподвижно, а затем стал ощупывать себя, чтобы удостовериться, что кальсоны и сорочка на мне. Вся левая сторона моего тела ныла от боли, но открытой раны не было. Кроме ребер у меня болела поясница и раскалывался затылок.

Дверь открылась, и я насторожился, но, узнав Шарлотт, вспомнил, где нахожусь.

– Я проснулся, – сказал я.

Она включила свет. В руке у нее была продуктовая сумка. На ней были пальто цвета хаки, узкие темно-синие вельветовые брюки и кроссовки. У Шарлотт маленький задик, маленькое треугольное личико, очень тонкая кожа с золотистым оттенком и длинные каштановые волосы, спадающие на плечи. Чем дольше я ее знаю, тем нахожу все более красивой. Она бросила сумку на палас.

– Как дела? – спросила она почти звонким голосом.

– Хорошо.

Она подошла к окну и подняла вверх жалюзи длинной палкой. Комнату тотчас залил дневной свет. Я лежал на широком двухместном матрасе в окружении бесконечных пуфов и подушек. Две стены комнаты были заняты книжными стеллажами. На полу, посредине комнаты, стояли портативный телевизор и стереопроигрыватель. К стене булавками были приколоты два фотоснимка: Мерилин Монро и Кларка Гейбла.

Шарлотт отошла от окна, вынула из сумки газеты и бросила их мне на матрас. Она взяла сумку и пошла на кухню, откуда вскоре послышался шум электрической кофемолки. Затем она вернулась в комнату, подошла к проигрывателю и поставила пластинку.

Тем временем я, превозмогая боль, сел на матрасе и стал просматривать принесенные газеты. Это были "Франс суар" (а значит, время приближалось к полудню) и "Паризьен либере". Первые страницы обеих газет уделяли большое внимание моей персоне, причем "Паризьен либере" даже поместила мою фотографию. Из обеих газет следовало, что я, по всей видимости, был убийцей Марты Пиго на вокзале Сен-Лазар и будучи разоблачен комиссаром Антоненом Мадрье, убил его из того же оружия, а именно "кольта" сорок пятого калибра. Согласно "Франс суар" это было весьма вероятно, а согласно "Паризьен либере" – бесспорно. Я сложил газеты. Раздававшаяся из проигрывателя аритмичная музыка действовала мне на нервы. Шарлотт выключила проигрыватель.

– Благодарю вас, – сказал я.

– Не за что. Вам плохо? Я вызвала врача.

– Что?

– Ночью. Одного приятеля. Он сказал, что ничего серьезного, просто вы перенесли очень сильное потрясение, шок. Похоже, кто-то стрелял в вас в упор и промахнулся, – заметила она.

– Нет, он разбил мне ребро пистолетом. И раздался выстрел.

Шарлотт налила две чашки кофе.

– Я даже не знаю, почему пришел сюда, – проговорил я.

– Вы были весь в крови, Тарпон. Если бы вы только знали, до чего же я перепугалась!

– Прошу прощения... мне очень жаль.

Она засмеялась.

– Вы помните Чика Кория? – спросила она, направляясь к проигрывателю. Так как я покачал головой, она рассказала, что мы уже слушали его в прошлом году, когда она попала в скверную историю: мы ехали с ней в машине и включили радио как раз в тот момент, когда пел Чик Кория. Она переспросила, помню ли я об этом, и я ответил, что нет и что очень сожалею.

Она покачала головой и поставила передо мной сахарницу. Я отказался, а она положила сахар в свою чашку. Мы больше не говорили, и она сердито смотрела в чашку на свой кофе.

– Я убил этого комиссара, – вздохнул я. – Вчера вечером я убил комиссара Антонена Мадрье.

– Я вас ни о чем не спрашиваю, – заметила Шарлотт.

Мало-помалу я ей обо всем рассказал.

Мы выпили еще по чашке кофе. Приблизительно в середине моего рассказа она предложила мне перцовой водки, я согласился, и она налила две рюмки.

Она слушала меня внимательно, время от времени задавая здравомысленные вопросы. Я был не очень доволен собой, вернее тем, что рассказываю ей такую жуткую историю, но мне было приятно, что она меня слушает.

– Зачем вы уронили на него шкаф? – спросила она.

– Чтобы отвлечь его. В этот момент он как раз хотел убить меня, а "кольт" оказался как нельзя кстати. Хотя он убил бы меня в любом случае, потому что он пришел именно с этой целью. Он специально выстрелил в стену из "кольта", чтобы доказать, что я первым открыл стрельбу и что он убил меня из самообороны. Впрочем, его план великолепно сработал, – добавил я, указывая на лежавшие на матрасе газеты, – Разумеется, не считая того, что он мертв.