Лоуренс Блок: Когда закроется священный наш кабак

— Скажи мне.

— Клянусь, не знаю. Думаю, дело в моем лице, в складках вокруг глаз и рта. Яне знаю. По телефону я легко убеждаю. Я разговариваю с незнакомцем, я не знаю, кто он и как выглядит, а он не видит меня. А лицом к лицу или с тем, кто меня знает, совсем другая история, — он взглянул на меня, но избегал смотреть в глаза. — Если бы мы говорили по телефону, ты бы купился на все, что я тебе говорю.

— Возможно.

— Это, черт возьми, точно. Слово за слово, и ты бы купился абсолютно на все. Мэтт, поддавшись твоей логике, я говорю, что я убил ее. Это был несчастный случай, импульс, мы оба были расстроены из-за ограбления, у меня и так были проблемы и...

— Ты все спланировал, Томми. Все было просчитано и спланировано.

— Вся эта история, которую ты рассказал, то, как ты все это выяснил, — ты ничего не сможешь доказать.

Я ничего не ответил.

— И ты помог мне, не забудь об этом.

— Не забуду.

— И я за это не сяду, с твоей помощью или без нее, Мэтт. Дело не дойдет до суда. А если и дойдет, то я его выиграю. Все, что у тебя есть, — бред. И знаешь что?

— Что?

— Все, что мы наговорили сегодня, — это пьяная болтовня, твоя выпивка и моя выпивка, две бутылки виски поговорили друг с другом. Вот и все. Придет утро, мы забудем все, что было сказано этой ночью. Я никого не убивал, ты ничего подобного не говорил, все круто, а мы по-прежнему приятели. Верно? Верно?

Я молча смотрел на него.

Тот разговор с Тиллари произошел в понедельник ночью. Не помню точно, когда я говорил с Джеком Диболдом, по-моему во вторник или в среду. Я пытался застать его в участке, но поговорить с ним получилось только у него дома. Мы с ним немного в шутку поспорили, потом я сказал:

— Знаешь, а я понял, как он мог это сделать.

— Где ты был раньше? У нас один повесившийся, а второй во всем признался, теперь все это стало историей.

— Я знаю, но выслушай меня.

И я объяснил, просто как пример чистой логики, как Томми Тиллари мог убить свою жену. Мне пришлось повторить все дважды, прежде чем Джек смог все понять, но даже тогда это объяснение его не вдохновило.

— Не знаю, — сказал он. — Все слишком сложно. По-твоему, она пролежала на чердаке сколько: восемь — десять часов? Это слишком много, к тому же за ней никто не присматривал. Предположим, что она бы встала и освободилась. Тогда ему пришлось бы спасать свою задницу, верно?

— Но не за убийство. Она могла бы подать в суд за то, что он ее связал, но когда у нас какой-нибудь муж попадал за это в тюрьму?

— Да, он не рисковал, пока не убил ее. А потом она уже мертва и ничего не может рассказать. Я понимаю, о чем ты говоришь. Даже так, Мэтт, это все очень надуманно, ты не замечаешь?

— Ну, я просто придумал способ, которым он смог бы все провернуть.

— В реальной жизни никогда так не происходит.

— Думаю, ты прав.

— А если бы оно так и было, с этим все равно в суд не пойдешь. Смотри, как долго ты мне все это объяснял, а я ведь вел это дело. Если ты попытаешься рассказать все большому жюри, то какой-нибудь адвокат-проныра будет перебивать тебя каждые тридцать секунд протестом. Что любят присяжные? Они любят кого-нибудь с грязными волосами, кожей оливкового цвета, с ножом в руке и кровью на рубашке, вот что они любят.

— Да.

— В любом случае, все это уже история. Знаешь, чем я сейчас занимаюсь? Семьей из Боро-парк. Читал об этом?

— Ортодоксальные евреи?

— Три ортодоксальных еврея: мама, папа, сын. Папа с бородой, кудрявый сынишка, все сидели за обеденным столом и были убиты выстрелом в затылок. Вот чем я занимаюсь. Что касается Томми Тиллари, то меня он сейчас не волнует, даже если бы он убил обоих Кеннеди.

— Что ж, это была только идея, — сказал я.

— И весьма интересная, скажу тебе. Но не очень реалистичная, а даже если и нет, то у кого есть для этого дела время? Понимаешь?

Я решил, что мне пора напиться. Оба моих дела были закрыты, хотя и неудовлетворительно для меня. Сыновья направлялись в лагерь. Гостиница была оплачена, как и счета в барах, к тому же некоторая сумма лежала в банке. У меня были, так мне казалось, все причины, чтобы отдохнуть с недельку и покутить.

Но мое тело знало лучше, что делать, и хотя трезвым я не оставался, но и не пускался в запой, которого, по собственному мнению, заслуживал. Двумя днями позже я как раз пил кофе с бурбоном за своим столиком у «Армстронга», когда вошел Скип Дево.

Он кивнул мне от дверей и подошел к барной стойке. Заказав себе рюмочку, он там же ее и выпил. Потом подошел к моему столику, отодвинул стул и плюхнулся на него.