Сергей Гайдуков - Вендетта по-русски

— Я тебя убью, — пообещал он. — Поболтай напоследок, идиот.

И они ушли. Я снова посмотрел на свой разгромленный номер, потом проковылял в ванную комнату, увидел свое лицо в зеркале и простонал:

— Вот гады…

В таком виде я даже себе не нравился. Но самое главное — без пяти десять они позвонили. Еще бы им не позвонить! И, конечно, они были согласны.

— У тебя есть ровно один час на все твои дела с Лернером, — сказал Гарик. — Я обязан его сегодня же выпустить.

— А показания по поводу своих отношений с Булгариным он написал?

Гарик молча раскрыл папку и показал мне лист бумаги, исписанный примерно наполовину.

— И это все?

— Все. Лернер утверждает, что отношения были чисто деловыми и закончились, когда Булгарин перебрался в Москву. По поводу исчезновения Булгарина никаких соображений у него нет. Вовсю протестует и грозится пожаловаться в прокуратуру. Я буду тебе очень признателен, Костя, если ты сдержишь свое слово и сделаешь так, чтобы все закончилось без скандала. Что у тебя, кстати, с лицом? Это в Москве?

— Нет, это уже здесь. Группа встречающих. — Я вспомнил, что в автобусе, когда я ехал на встречу с Гариком, пассажиры с опаской или с брезгливостью посматривали в мою сторону. Все удары, полученные мною за ночь, проявились теперь на моей физиономии, как проявляется изображение на фотобумаге. Давно я не видел столь мерзких фотографий.

— Ну, в этом есть и свои плюсы, — оптимистично заявил Гарик. — Рожа у тебя так распухла, что никакой филин не узнает. О нем, кстати, никаких вестей. Как сквозь землю провалился. Тот мужик, которого он послал в церковь за конвертом, описал его внешность, но так приблизительно, что… — Гарик махнул рукой. — А ты его запомнил? Поможешь фоторобот составить?

Я задумался и снова воскресил в памяти ту сцену в проулке — выскакивающий невесть откуда Филин, хлопки выстрелов, падающий Гарик, потом милиционер… Потом между мной и Филином не оказывается никого, и вроде бы я должен видеть его лицо…

— Нет, — покачал я головой. — Не помню. Я как-то избирательно запомнил: помню, как он прищурил глаза. Еще в ствол я смотрел. А лицо как-то не запомнилось. Потом я отпрыгнул в сторону, а Филин пропал.

— Улетел, — скептически произнес Гарик. — Н-да… Тем не менее тебе жутко повезло, что он промазал. В упор ведь промазал.

— А ему не повезло? — обиделся я. — Ему не повезло, что у меня осечка вышла? Я бы там из него мишень бы сделал дырявую!

— Может, вы там договорились? — предположил Гарик. — Делаем вид, что стреляем друг в друга, а сами пуляем в воздух и расходимся подобру-поздорову… Ну, не скрипи зубами, я пошутил. Иди к Лернеру, он в следственном изоляторе, как ты и просил. Там предупреждены о тебе.

— Не пойдешь со мной? — повернулся я в дверях к Гарику.

— Разве что поскачу на одной ножке, — ответил тот. — Меня утром сажают за стол, а вечером вынимают и везут домой. С тростью не хочу ходить. Хватит нам и Гиви Хромого.

— Да уж, — согласился я. — Гиви Хромого номер два Город не переживет. С Гиви мне тоже надо было встретиться. Но позже, чуть позже. Сначала Лернер.

Сначала бывший юрист Олега Булгарина. Я должен его разговорить. Не для протокола, не для официоза, а для себя. Неформальные методы правосудия…

Хм. Я вспомнил ночных гостей, также считавших себя неформальными борцами за некие идеалы. И я вдруг подумал о том, что у нас с ними слишком много общего. Правда, я никогда не буду убивать девятнадцатилетних парней и подвешивать их на крюке из-под люстры. Но я могу сделать кое-что и похуже.

Потому что считаю, что прав я, а не они. Потому что считаю, что у меня есть основания так действовать. Хотя бы в память о Юре Леонове. Хотя бы из-за этого.

— Доброе утро, — сказал я, войдя в камеру Лернера. Дверь за мной с лязгом затворилась, и стали очевидны все прелести изолятора: тусклая лампочка под потолком, сквозняк и вонь.

— Так. Значит, мне подбросили соседа для компании? — осведомился Лернер, и в его голосе смешались радость и подозрение, что подбросили ему не простого соседа, а «наседку» — стукача. Нотариус даже на нарах выглядел вполне респектабельно: толстый шерстяной свитер, спортивные штаны и кроссовки, надетые опять же на толстые шерстяные носки. Лернеру было за пятьдесят, он был гладко выбрит, а когда я сел рядом, то ощутил пробивающийся от него слабый запах туалетной воды.

— Александр Исакович, — представился он. — С кем имею честь?

— Это неважно, — сказал я. — Маленькое уточнение: я не ваш сосед. Я тот, из-за кого вы здесь сидите.