Дмитрий Линчевский - Гранатовый срез

— Как ты с ней связался?

— У матери адрес есть, телефон.

— А со Славой виделся?

— Нет, — цокнул языком чеченец, — я утром приехал, а вечером уже в самолете сидел, не успели пообщаться.

Калашников настроил внутренний 'детектор лжи' на максимальную чувствительность и, склонившись над собеседником, пристально посмотрел в его глаза.

— Знаешь о том, что убили Славу?

— Как? — неподдельно удивился Гелани, — Где? Там, у вас?

Колдун расстроился — фальши в глазах чеченца он не заметил. А так хотелось. Нет, все же везения много не бывает. Отрезала тебе удача небольшой кусочек и хватит. Радуйся тому, что есть, иначе в следующий раз и этого не получишь.

— Расскажи, какие у тебя отношения были со Светланой. И имей в виду, что я практически все знаю.

— Мне скрывать нечего, нормальные были отношения, соседские.

— Замуж не звал?

— Нет. Русская она, меня бы потом все родственники заклевали. У нас своих женщин девать некуда.

— Хорошо. И напоследок скажи-ка пару слов о лагере.

— Я ничего не знаю. Охранником был. У зинданов стоял.

Калашников невесело усмехнулся. И этот сказки про сторожей сочиняет. Глупее себя ищет, что ли.

— Ну, тогда о пленных расскажи.

— Что нужно?

— По какой системе с ними работали?

— По-простой, как и везде: одних продавали, других меняли, третьих на свою сторону перетягивали.

— Славянских террористов готовили?

— И такие были.

— В русские города их запускали?

— Может быть. Не знаю, — опустил глаза чеченец.

— Как их вербовали?

— Одних угрозами, другие сами к нам просились.

— Не врешь? — усомнился Калашников.

— Клянусь, были такие, — заверил Гелани.

— И много вы террористов навербовали?

— Почему мы? — возмутился чеченец. — Я только на охране стоял, вашего друга, между прочим, спас.

— Ладно, ладно. Не горячись. Фамилии завербованных помнишь?

— Нет, откуда. Я их только по именам знал: Слава там, Сергей…

Перечисление имен на полуслове оборвал строгий голос доктора.

— Так, молодой человек! Вы уже злоупотребляете моим терпением. У нас операция.

— Все, ухожу, ухожу, — поднимаясь с табурета, сказал Калашников. — У нас еще будет время пообщаться, выздоравливай.

— Спасибо, — кивнул чеченец.

На улице, как гортоповские кони, ржали бойцы. Вот война — препаскуднейшая тетка, до чего души огрубляет! Всего несколько часов назад потеряли боевых товарищей, сами чуть не погибли, и вот, пожалуйста, — гогочут, будто припадочные. Профессиональная деформация — ничего не поделаешь.

— Чего гогочем? — поинтересовался Калашнков. — Сегодня 1 Апреля — День дурака? В смысле — профессиональный праздник у некоторых?

— Да, нет, — хохотнул Антонов, — Муха рассказывает, как Хасана из брони вытаскивал.

— Выходи, говорю, ему, — травил дальше Мухин, — в обратный путь здесь уже другие поедут. Он орет: 'Нет, мне нельзя на крышу, у меня оружия нету! Ладно, говорю, сиди, только потом не жалуйся. Он мне: 'Не волнуйся, все здесь поместимся'. Добро, думаю, все, так все. Когда бойцы мертвых духов в наш бэтээр кинули, слышу он верещит — 'Вы че, надо мной издеваетесь, что ли? Зачем мертвяков сюда бросили? Ты же сказал, в обратный путь поедем, а не в последний! Я говорю, мол, предупреждал же тебя, что обратно здесь другие поедут. Сиди, говорю теперь и не ори, как резаный. Он заглох. А когда на Ханкалу приехали, пробкой из люка выскочил, тут же проблевался и замычал: 'Спасибо вам, что под пули кинули и в гробу на колесиках покатали. Хорошо съездили родственников проведать. Я больше близко к этому катафалку не подойду, я с вами даже пешком ходить не буду'.

— И что здесь смешного? — не понял Калашников. — Или я самое интересное пропустил?

— А действительно, — смахнул с губ улыбку Антонов.

— А кто смеется? — разом посерьезнел Мухин.

Все перевели взгляд на особиста, который покатывался, не переставая. И с чего, спрашивается? Вроде бы, палец никто не показывал.

— На улице темно и сыро, а в кабинете светло и сухо! — жизнерадостно продекламировал Фокин, наливая чай в цветастую кружечку. — Можно сидеть хоть до утра.

— На улице идет снег, а у нас идет концерт, — передразнила его Галина Жукова. — Вам бы конферансье в филармонии работать.

— Что-о? — скривил губы Олег.

— Конферансье, говорю. Задатки у вас чувствуются.

— А вам бы артисткой в погорелом театре, — тут же среагировал Полынцев, — Перед публикой вон с каким вдохновением играете.