Кэтрин Вэйн - Гранатовый вкус гвоздики

Она кажется улыбалась, когда звонила в последний раз. Просила вынести куртку, холодно и дождь, а после долгой паузы сказала, – «Я скоро буду, заобнимаю тебя». Через три часа погибла. На федеральной трассе маршрутом «Аэрапорт – Студенческий микрорайон». Через два дня Никита, приложив ладонь к холодной крышке белого цвета, проводит свою Диану в последний путь, заметив, что никогда ещё её веки не были такими фарфорово-бледными как сейчас. Да, она и правда улыбалась.

Под сентябрьским солнцем, среди высоких пёстрых елей, уходящих в бесконечность неба, стояла траурная процессия в чёрных одеждах. Было жарко. Лето не торопилось оставлять землю и избавлять жителей города от тёплых дневных температур. В окружении венков от тяжёлой ноши плачь вокруг усиливался. Зачем они так? Ведь девочка на фото с чёрной лентой в уголке всегда улыбалась. Не надо плакать, больше не надо.

Никита стоял в стороне от чёрной массы и, опустив руки по швам, смотрел как по очереди каждый подходит и кладёт букет свеженьких цветов. В тени он бдил, чтобы с Дианой обходились хорошо. Она ведь заслужила это.

– Какая девочка хорошая была. Горе-то какое. Всего двадцать лет, – кто-то всхлипнул, проходя мимо парня. Он скомкал в руках давно мокрую от слёз салфетку и опустил голову. Моя любимая… Девочка… Она моя была… Была… Безжизненно карими глазами он смотрел на окружающих людей и не видел никого. Ничего на лице уже давно не дрожит и капли пота на спине не вызывают холода. Дианочка была бы рада, что сентябрь выдался таким тёплым. Редкое явление для Большого Города.

На скамейке у свежей оградки, сгобившись, сидела женщина, часто поправляя на своей поседевшей за два дня голове кружевной платок. Она не плакала, уже было нечем, а только глотала таблетки, когда снова нехватало дыхания.

Женщина опустила веки и поманила рукой мужчину под два метра ростом недалеко от себя.

– Костя… – тихо прохрипела она, не в силах обрести звонкий голос. Сегодня все говорят слишком тихо.

– Мам, – он кротко обнял длинными пальцами руку матери и поцеловал в холодный висок, – что болит: сердце, голова кружится?

Она ничего не ответила, а только кивнула слабо в сторону Никиты.

– Забери его. Увези подальше отсюда. Совсем не держится, как не живой. Страшно за него, Кость. Увези.

Костя взглянул на парня. Опять по его лицу беззвучно бегут слёзы, рука со стаканом водки дёргается. Только ради уважения Никита держал ёмкость в руках, мысленно проговаривая – «Тебе никогда не будет стыдно за меня, Дианочка» . Уезжать он не хотел. Не знал, зачем это было необходимо. Ведь она же здесь, его возлюбленная, а они рядом должны быть. Всегда, как и клялись на выпускном в школе. Но на ногах он провёл уже шесть часов без передышки, поэтому силы из тела быстро уходили.

Ещё одно лёгкое дуновение ветра, зарёваный Ник пошатнулся и чуть не упал, как тут же его подхватил под руку Костя.

– Пошли, отвезу тебя отсюда.

Постепенно могила удаляется, ещё немного и навиду останутся только горы цветов в целофане, ещё чуть-чуть и одна вершина креста будет мелькать в дали, а после не останется ничего, кроме тонированого стекла заднего сиденья. Парень хотел закричать, – «Оставь меня здесь», – но нчего не вышло. Он забыл сегодня, что такое говорить.

Без надобности авто серебристого цвета на гравийной дороге разогналось до ста киллометров в час. Константин Николаевич любил это – скорость. И держа руль буквально указательным пальцем правой руки совсем сейчас забывал важное – она, его сестра, погибла в точь такой же машине. С таким же безголовым за рулём как и он. На заднем сиденье кто-то всхлипнул и, вырулив на шоссе, мужчина снизил скорость до пятидесяти.

В маленьком квадрате зеркале встретилось отражение мутно карих глаз с опухшими (размером со сливу) веками и Костя опустил голову. Ненавидел чьи-то слёзы, потому что всегда на них глядя начинал чувствовать себя причастным к чужому страданию. Да, если бы он только проснулся во время, поехал бы в аэрапорт за сестрой, если была бы возможность менять время… Никита вдруг зарыдал, заткнув рот ладонью. Водитель крепко сжал руль. Да сколько можно рыдать и рыдать? Многое Костя видел, знал за свои двадцать шесть лет и был терпелив к большим трагедиям, но к чужой слабости не готов. Безразлично слушал невнятное бормотание Никиты Толмачёва, каждый всхлип и стон его воспринимал как уличный шум, а сам незаметно раздражался стиснув зубы. Двое суток Костя не спал. Ни секунды: морг, похоронное бюро, родственники, поминки, документы о смерти сестры в бесконечных очередях, снова морг и споры мамы с тётей про выбор одежды. В чём уложить ребёнка в гроб: свадебное платье или костюм белый? Прооравшись в себя, Костя и эти проблемы с терпением удава решал. Похорониться и то нельзя просто так, напоследок тебя всё равно замучают.