Кэтрин Вэйн - Гранатовый вкус гвоздики

И всё-таки две бессоные ночи подряд выводили.

– Пришли, – тяжело выдохнул мужчина, держа под руки тело Никиты. После трясучки в лифте оно совсем не держалось. Изнутри его бил озноб и сознание отказывалось помогать. Постепенно парень скатывался по стенке на пол.

Чёрт! Мама просила помочь и только ради неё Костя тащился с парнем на десятый этаж в Студенческом микрорайоне и засекал минуты, – когда, в конце концов, мучения его кончатся и он останется один.

– Ты замёрз? – распинав по углам обувь, произнёс мужчина, чуя за одеждой какой же ледяной налёт от переживаний образовался на теле Толмачёва, – чаю или что покрепче? – Костя отпустил руку и приобнял его за плечи.

Ник поднял глаза и медленно моргнул.

– Ясно. Сделаю чай, – мужчина сглотнул и, крепче приобнимая парня за плечи, повёл его в комнату. Тот невольно прижался щекой к груди и беспомощно сжал пальцы. Почему квартира такая странная? Пустая, огромная. Никогда здесь ещё не было так темно и жутко.

– Она забыла куртку, понимаешь? Ей холодно будет. Замёрзнет, моя Ди. Она… – шёпот паники нарушил маленькую видимость покоя и Костя проглотил ответное ругательство в себя. Нервы сдают, но он обещал держаться. Ради мамы, папы, Дианы.

Странный был разговор в начале лета перед её отъездом в языковой лагерь вожатой. В кафе девушка держала старшего брата за руку и с загадочным блеском в глазах просила:

– Проследи за Никусей. Не трудно?

Костя удивлённо поднимал брови:

– С чего бы вдруг? Ты же и раньше уезжала в лагерь, он был один. Без присмотра.

Она кусала губы, держа руку мужчины. Доверчиво, как могла держать только его.

– А вдруг случится так, что мне надо будет уехать в Бельгию на несколько лет? Как он будет без меня, один? Мы оба знаем, Костяш, что с тобой ему будет лучше, чем с кем-то другим. Ты и я – одно целое. Правильно? – она соединила свой мизинец с мизинцем Кости и подмигнула, – вот часть себя, в лице тебя, я ему и оставлю.

И зачем ему была нужна эта ответственность ростом в метр семьдесяд?

Сестре Костя ничего не пообещал тогда, но теперь входил с кружкой чая в комнату, где Толмачёв уже спал, крепко прижав к себе куртку любимой. Давно Субботин не испытывал облегчения от того, что кто-то уснул. На плечи парня он притянул одеяло, оглядев пространство квартиры. Уютно. Её купили родители Толмачёва в подарок на окончание школы. Диана въехала сюда через месяц. Жили как семья – взрослая, отдельная от родителей семья. И Костя за три года здесь ни разу не появлялся. С печалью он заметил в прихожей туфли сестры, её ботинки на небольшом каблучке, на спинке стула висело лёгкое летнее платьице, стоял на тумбе любимый флакон духов унисекс. Делаешь вдох и понимаешь: это лишь вещи, а душа квартиры вся полностью его. Толмачёва. Присутствия Дианки здесь никогда и не было. Слишком чистый пол, ни пылинки на столе, фотообои с парусниками и вещи, надо же, стоят по линейке; книги на двух уютных полках у стены устроились в алфавитном порядке и воздух знакомый, но нелюбимый Костей. Запах отличника. Это тот самый запах, который встречается в тех квартирах, где ремонт – это дело цикличное. Заканчивается один, начинается другой, пока не воцарится идеал, красота и примерность. «Больной перфекционист» – подумал Костя, глядя на спящего.

За что-то Диана любила его, а Косте было не по себе. Скорее бы на воздух. Пока не проснулась истерика. Тихо мужчина закрыл за собой входную дверь и по привычке закурил прямо на лестничной площадке. Слишком пусто на душе, чтобы оставаться рядом с Толмачёвым ещё хотя бы минуту.

Есть такие люди – зеркала. Идеальные зеркала. В них нет изъянов, испорченых линий. Кривые зеркала, именуемые обложкой глянцевых журналов. По коридорам университета шёл Константин Субботин и все замечали его как то самое зеркало. Высокая фигура, крепкие плечи, очерченая пиджаком талия и ровные скулы, орлиный нос. Он собирал на себе взгляды присутствующих пока проделывал путь от входа к аудитории, где его ждал первый курс. Выходя из дома для соседей он был ещё просто Костик, а заруливая на университетскую парковку становился для каждого Константин Николаевич. В траурном брендовом французском костюме и неизменно уложеной копной светлых волос орехового цвета. Его ловили взглядом второкурсницы и мямлили себе под нос «здравстуйте», отлично зная, что он никогда не ответит. Холодный, угрюмый. Тяжёлым взглядом он смотрел перед собой, а за спиной слышал журчание чужих голосов: