Мишель Лебрен - Детектив Франции Выпуск 8

— Боится. Боязнь пространства — верный признак душевного состояния, которое чревато серьезными последствиями.

Я видел дрожащие руки Эрамбля, как шевелит губами аббат. Все были бледны и молчаливы.

— По — моему, — сказал я, — наших друзей следует признать больными до следующего распоряжения. В конечном счете, страх — это тоже болезнь. Доказательство тому — Нерис. Не могли бы они снова лечь на некоторое время в клинику?

Все запротестовали, как я и ожидал. Но профессор не отверг моей идеи. Мы ее обсудили и в конце концов пришли к компромиссному согласию: ежедневно, в девять вечера, мы будем собираться в клинике и там подводить итоги. Каждый опишет свой день, свои мысли, страхи, тревоги, затем подвергнется полному медицинскому осмотру. Если Марек обнаружит что — нибудь аномальное, например повышенную возбудимость, подозрительную усталость, он оставит больного у себя для дальнейшего наблюдения. Это решение было разумным выходом из создавшегося положения. Мы расстались несколько успокоенные. Я подвез Режину до Плас — Бланш. Я чувствовал, что мое общество ей нравится. Я относился к ней с большим вниманием и почтительно. Она была мне за это очень благодарна. И потом, по мере того как шло время, Режина перестала разыгрывать вдову — роль, подсказанную ей гордыней, а также страхом перед тем, что скажут люди. Мы ведем откровенную беседу. Она подтрунивает надо мной, видя, что я полный невежда относительно той среды, в которой она вращалась всю жизнь. Для меня же вопрос чести показать ей, что можно быть чиновником и притом мужчиной. Все это придавало нашим отношениям большую непринужденность и сдержанность одновременно. Наконец, я помогал ей избавляться от Миртиля, не упуская при этом случая о нем расспросить.

Во время похорон мне пришла в голову странная мысль, которую я хотел продумать досконально.

— Миртиль работал в одиночку, — начал я. — У него были только случайные сообщники, и он с ними щедро расплачивался. Правильно?

— Да.

— Какие чувства питали к нему эти сообщники?

— Разумеется, они восхищались им. Миртилем восхищались все. Ради него они могли пойти на убийство.

— Даже те, кто знал его лично?

— О — о, думаю, что да. Понимаете, в своем деле Рене был так же знаменит, как, например, Азнавур в песенном жанре.

— Мог ли Миртиль, сидя в тюрьме, довериться другому заключенному и дать ему знать о своем намерении отписать свой труп медицине?

Режина нахмурила брови, стараясь понять, к чему я клоню.

— Меня бы это очень удивило. Должна вам сказать, Рене не имел обыкновения откровенничать.

— Но практически это было возможно?

— Думаю, да. У тюремных стен есть уши.

— Я это вот к чему: может, кому — нибудь, узнавшему проект Миртиля, пришло в голову за него отомстить?.. Погодите… дайте мне досказать. Кто — нибудь вообразил, что Миртиля принудили отписать свое тело посмертно, и это вызвало у него возмущение. Вот он и решает…

Режина, смеясь, перебила меня:

— Я и не знала, что вы способны сочинять романы. Да нет, это чистая фантазия. Прежде всего Рене не стал бы ни с кем договариваться. Это совершенно исключено. Никто не посмел бы обсуждать его решение. Отомстить за него? Но почему? Впрочем, если медики решили воспользоваться трупом Рене вопреки его воле, тогда я молчу. Но только все это могло быть и без ведома Рене. Как видите, ваша идея заводит в тупик… Даже если бы кто — нибудь и захотел отомстить за Миртиля, как он вышел бы на ваших друзей?

— Ведя слежку за нами.

Режина повернула ко мне лицо, которое зарделось от возмущения.

— Что? Вы считаете меня способной… Я положил ладонь поверх ее руки.

— Нет Режина. Вы меня неправильно поняли… Речь не о вас, вы это прекрасно знаете. Но, в конце концов, ведь вас тоже хорошо знают… я хочу сказать в определенных кругах… И если допустить, что кто — либо развлекался, следя за вами, вашими передвижениями, он оказался бы в курсе всех ваших дел, узнал бы про три могилы, клинику…

Режина так побледнела, что это стало заметно, несмотря на макияж.

— Вы серьезно? — пробормотала она.

По правде говоря, я и сам не очень — то знал, куда заведут меня предположения. Просто я воспринял картину в целом, поскольку «обладал тонким нюхом», как любезно заметил префект.

— Что меня озадачивает, — продолжал я, — так это револьвер у Гобри. А вы — то знали, что у него имелся револьвер?

— Нет. Но Гобри ничего не стоило раздобыть его в барах, которые он посещал. Если желаете, через час я принесу вам два — три револьвера… Нет, вы бредите, мсье Гаррик… Только что я испугалась, так как за мной и вправду могли следить. Но неужто вы воображаете, что убийца Гобри разгуливает себе по выставочным залам, среди фотографов и журналистов?