Картер Браун: Смертельный блюз

Еще я подумал: вот живет человек, все деньги тратит на себя, точнее, на свои причуды. У него ничего нет, только одно сплошное хобби: яхта и джаз, путешествия и музыка. Счастлив ли он?

Вальдес стоял спиной у бара. Но я видел, как вздрогнула его спина, когда раздались первые аккорды...

Труба и голос... Я купался в волнах восхитительной музыки. Закрыл глаза. Элен Фицрой стояла передо мной живая в белом бикини в черный горошек.

Элен исполнила блюз «Тело и душа» и затянула другой блюз — «Синий лес»... Оказывается, у нее был великолепный голос. Я впервые слышал, чтобы голос и инструмент вошли в такое единство. Это была полнейшая гармония: голос звучал, как труба, и труба пела, как человеческий голос, иногда не различал, где Москат, где Элен...

Прокрутилась первая сторона пластинки, Вальдес подал мне коктейль. Я освежил им свое горло.

Осторожно поддерживая пластинку за края, Вальдес повернул ее. Щелчок... Зазвучала музыка.

Теперь вздрогнул я, услышав знакомый блюз, который так часто, с разными вариациями, наигрывал Муллинс. Но впервые за эти дни у меня появилась возможность вслушаться в то, что говорила труба.

Это была история мужчины и женщины, история любви.

Вначале труба пела ясно и чисто. Мужчина радовался своему чувству, новому и необычному, радовался солнцу, жизни, людям... Постепенно мелодия сломалась. Труба начала недоумевать, жаловалась, обижалась... Мужчина по-прежнему обожал женщину, а вот она... Она охладела к нему. Она больше не хотела его любить. Она уходила, а если возвращалась, то чтобы снова уйти.

Он рвался к ней, она отталкивала.

Мужчина просил, заклинал, винил себя во всех грехах. Женщина была неумолима.

Между ними произошел разрыв — мужчина боялся поверить в то, что он окончательный.

Финал. Труба оплакивала погибшее чувство. Одиночество, пустота... Жалобные звуки наполнили пространство. И вдруг прорвались те, начальные аккорды, когда все было прекрасно и радужно, когда двое любили друг друга. Все было и все прошло.

Музыка смолкла.

Вальдес выключил проигрыватель.

Я так и не притронулся к своему коктейлю.

— Ну, как вам пластинка? — напрягся хозяин в ожидании.

— Да-да, — рассеянно ответил я.

— Гениальное исполнение! Соло трубы просто великолепное!

— А как называется последняя композиция? Кто ее автор? — спросил я.

— "Милый старый блюз". Муллинс сам его сочинил. Сочинил, аранжировал, сыграл. А, вижу и вас проняло!

Вальдес радовался, что угодил мне.

— Муллинс. Бедный Муллинс... — я сказал вслух то, что думал.

Мой собеседник очень удивился.

— Но почему?

— Видите ли, Вальдес, у людей творческих все не так, как у нас с вами... Давно замечено: счастливый человек не может сочинять стихи и музыку, писать картины и пьесы... У счастья нет полутонов и переливов. И только горе способно придать творению глубину, страсть и силу... Если это так, то Москат Муллинс — самый несчастный человек на свете.

Я проспал у Вальдеса до полудня. Отлежался, побрился... И пошел к себе.

По дороге я думал о том, что наступило воскресенье, и срок, назначенный Гугенхеймером, приблизился вплотную.

Дома я переоделся. Раздался стук в дверь.

Словно подслушав мои мысли, на пороге стояла Глория ван Равен. Она была в белом пляжном костюмчике, который не скрывал, а выставлял напоказ все, что было у актрисы. За душой, разумеется.

Глория «надела» также виноватые глаза.

— Извините меня, Дэнни, я погорячилась в прошлый раз, — сказала она своим низким хриплым голосом. — Во всем виноват мой темперамент.

— Я не сержусь на женщин, — ответил я. — В перемене их настроений есть такая прелесть...

— Дэнни, вы не забыли, что сегодня воскресенье? Во вторник мне нужно быть на студии. Иначе...

Глория показала, что умеет играть драматическую роль. Это была сцена под названием «Отчаяние». Сидя у меня на диванчике, голливудская кинозвезда изображала жертву обстоятельств.

— Почему этот Хардинг никак не найдет убийцу? — Глория топнула ножкой в красивой пляжной обуви.

— Хардинг уже многое сделал, — вступился я.

— А вы? Что сделали вы, Дэнни, чтобы мы побыстрее улетели в Лос-Анджелес?

Она встала и пошла на меня. Под натиском крепкого бюста я ретировался в противоположный от дивана угол. Но Глория меня и там достала. Я мог сравнить себя с красной шапочкой, настигнутой волком.

— Я сделал... сделал, Глория!

— Что же?

— Вы обратили внимание на судно в гавани, декорированное под старинную испанскую галеру?