Андрей Воронин - Спецназовец. Сошествие в ад

Олег помотал головой:

– Я никому не показывал эти бумаги. Копии, которые я успел сделать, лежат в банковской ячейке.

– Твоему куратору из ФСБ тоже ничего не известно? – спросила Марина, подозрительно глядя на Бобрикова.

«И об этом она тоже знает», – устало подумал Бобриков, окончательно убедившись в том, что в его ситуации сопротивление абсолютно бессмысленно и очень опасно.

– Я не успел передать ему эти сведения, – ответил Олег. – Он ничего не знает.

– Где ключ от банковской ячейки?

– Ключ, ключ, – рассеянно забормотал Бобриков, вспоминая, где мог его оставить. – Мне надо подумать.

– Только недолго, – предупредила Марина. – Я не люблю ждать.

В брюках ключа однозначно не было. В портфеле, насколько помнил Бобриков, тоже.

– Я не уверен, но, возможно, ключ остался в куртке, – сообщил он, перебрав в памяти все мыслимые и немыслимые места, где мог оставить ключ от банковской ячейки.

– Той, что висит в коридоре?

Бобриков равнодушно кивнул, чувствуя, что его песенка уже спета. Ну, освободит она его, отпустит, а дальше куда двинуться? Как пить дать из банка его уволят, да и Константин Павлович наверняка не оставит это дело просто так. После увольнения из банка чем он может быть полезен своему куратору из ФСБ? Ему он тоже больше не понадобится, следовательно, не может быть никакой речи даже о минимальной защите. Ну а финал этой истории заранее известен. В один прекрасный день, когда безработный Бобриков пойдет в продуктовый магазин за буханкой хлеба, его либо «случайно» собьет машина, когда он будет переходить дорогу, либо расстреляют киллеры из какого-нибудь «жигуленка» с чужими номерными знаками.

– Там нет никакого ключа, – зло заявила Марина, вернувшись из коридора.

– Не может быть, – не поверил Бобриков. – Больше ему негде находиться.

– Я не верю, что это правда, – сообщила Марина и слегка надавила на поршень, так что из тонкой инсулиновой иглы брызнула жидкость.

– Я не обманываю! – захлебываясь от страха, начал оправдываться Бобриков. – Если ключа там нет, то я не знаю, где он может быть. Я могу назвать точный адрес банка, где я оставил эти сведения.

Олег назвал ей адрес банковского отделения.

– Скорее всего, я оставил там ключи, – виновато сообщил он. – Я очень торопился.

Марина ничего не ответила и положила файл с документами в свой чемоданчик, который Бобриков не видел раньше.

– Как ты могла, – прошептал он.

– Прости, – сказала Марина, отводя взгляд в сторону. – Ничего личного. Я должна буду вколоть тебе снотворное, чтобы уйти. Когда ты проснешься, у тебя будут развязаны руки и ноги, и ты сможешь идти, куда захочешь. И запомни, что молчание – единственная страховка твоей жизни.

– Хорошо, – каким-то чужим и непослушным голосом ответил Бобриков. – Я буду молчать. И если надо, навсегда уеду из Москвы.

– Не беспокойся, этого не потребуется, – сказала Марина и закасала рукав рубашки Бобрикова до локтя.

Олег не сразу понял, что произошло, но, когда маленькая игла впилась в его вену, до него дошло, что Марина не поменяла шприц. Он хотел заорать как ненормальный и вскочить с кровати, но она, словно догадываясь о его намерениях, вновь заклеила ему рот скотчем, и он только замычал, задергавшись всем телом и пытаясь встретиться с ней взглядом. Девушка на него уже не смотрела.

Дергаться Бобрикову пришлось недолго. Секунд пять он еще пытался сопротивляться наступлению смерти, но постепенно затих, затем зашелся в почти беззвучном хрипе, обмяк и устремил взгляд остекленевших, как у пластмассовой куклы, глаз в потолок.

Марина сняла с него все бечевки, раздела и накрыла одеялом, словно спящего, после чего ушла из квартиры.

Утром у Владимира Чалова в расписании значилась зарядка для поддержания жизненного тонуса. В его поместье на цокольном этаже располагался тренажерный зал, в котором Чалов был редким гостем. Как-никак, дела государственной важности и бизнес не могли подождать, и он постоянно жил в напряжении. Вот когда разум совершенно притупливался и Чалов, читая очередной документ, с трудом понимал, о чем там написано, он откладывал все бумаги в сторону и шел в тренажерку, чтобы, как он выражался, «напрячь мышцу».

Он подолгу с полотенцем на плече бегал на беговой дорожке, поглядывая на свое отражение в зеркале, словно спрашивал у себя, такой ли он спортивный, как лет десять тому назад, или уже потихоньку разваливается? Все-таки против возраста не попрешь, как ни крути.