Джеймс Хедли Чейз - Каждый умирает в одиночку

Я очень много размышлял, пока ехал от поместья «Санта-Роза», и у меня начало созревать несколько идей — первых реальных идей за все время расследования убийства. Я думал, что это будет приятно — вернуться домой, налить себе большую порцию бодрящего напитка с достаточным количеством льда и посидеть на веранде, обдумывая эти идеи. Усталости я уже не чувствовал. Я решил хорошенько поразмыслить, увидеть, как над холмами зарождается рассвет, и лишь потом идти спать. На первый взгляд, это казалось очень хорошей программой, и я, подбавив газу, понесся, трясясь по песчаной дороге, мимо других пляжных домиков, стоящих в темноте. Мимо промелькнули полмили свободных площадок для строительства, что отделяли мою хижину от остальных, идущих вверх по крутому небольшому холму, с которого открывался отчетливый вид на мою хижину при лунном свете.

Из открытых дверей на веранду струился свет. Когда я покинул дом с мисс Болас, я его выключил и запер двери. Теперь он горел и двери были открыты. Когда я остановился около ворот, мне пришло в голову, что если такого рода вещи будут продолжаться и дальше, то мне можно будет с успехом обзавестись вывеской отеля на крыше. Я подумал, что, возможно, это вернулся из Лос-Анджелеса Джек Керман, или меня ждет Паула, чтобы поговорить, или даже из Сан-Франциско приехал Бенни с новостями. Я не подозревал ничего плохого до тех пор, пока не добрался до ступенек, ведших на веранду, а затем встал как вкопанный.

Серый дым висел в воздухе, серый дым струился сквозь открытую дверь: дым, который пах порохом. Я вспомнил машину, выстрелившую выхлопными газами, и на меня внезапно нахлынула волна страха.

Я взобрался по ступенькам на веранду, словно старик, разбитый подагрой, и на цыпочках подошел к открытой двери.

В комнате стоял сильный запах пороха. На ковре у открытого окна лежал автоматический пистолет 45-го калибра системы «Кольт». Это первое, что я увидел. Я перевел взгляд с кольта на кушетку для раздумий, стоящую в дальнем конце комнаты, и волосы зашевелились у меня на голове. На кушетке лежала блондинка в белой шелковой блузке и кирпично-красных широких брюках. Кровь вытекала из дырки у нее во лбу и впитывалась в большую желтую подушку, которая в свое время поддерживала изрядное количество женских голов. Сейчас, судя по ее виду, появилась вероятность того, что она вряд ли будет поддерживать еще чьи-нибудь головы.

Я медленно прошел по комнате и остановился над женщиной. Она конечно же была мертва. Сорок пятый хорошо делает свою работу. Он немножко грубоват, немножко тяжеловат и требует сильной руки, но в хороших руках он по-настоящему превосходно делает свою работу. В ее глазах застыл ужас. Окровавленное лицо вообще не очень красиво: даже красота Аниты Серф не смогла смягчить страшного вида размозженного лба и крови.

Я смотрел на нее, когда на противоположной стене возникла тень человека; тень человека в мягкой шляпе с каким-то предметом в поднятой руке. Все это произошло очень быстро. Одновременно увидев тень и услышав свист опускающегося предмета, я пригнулся, но поздно, слишком поздно. Затем мне показалось, что моя макушка отлетела, и я почувствовал, что падаю.

Солнце закралось за края штор, и его блики лежали на полу двумя длинными ослепительными полосами. В горячей, душной комнате стоял запах виски, достаточно сильный, как от человека, который как следует набрался, и он, казалось, исходил от меня: непреодолимый вездесущий запах, словно я упал в чан с этой жидкостью и искупался в ней. Мне это не понравилось. Я не понравился сам себе. Моя голова раскалывалась. Кровать, на которой я лежал, была слишком мягкой и слишком горячей. Я подумал об окровавленном лице женщины с дырой в голове, сквозь которую можно просунуть палец, и мне это тоже не понравилось.

Я посмотрел на две ослепительных полосы солнечного света на полу. Видел я довольно расплывчато, но ковер казался знакомым. Там были дырки, прожженные сигаретами, которые я ронял на него. В нем была рваная прореха рядом с окном, там, где его прожевал щенок спаниеля Бенни. От ковра там мало что осталось, но какое это было облегчение — видеть его, так как это означало, что я лежал в своей комнате и на своей постели, а окровавленное лицо женщины, вероятно, было ночным кошмаром. Вероятно…

Внезапно мужской голос произнес:

— Он воняет как винокуренный завод, и он такой же промокший, как макрель.

Голос, от которого у меня по спине пробежали мурашки. Голос Брендона.