Росс МакДональд - Полосатый катафалк (Сборник)

Это убеждение, что я знаю все, что знает она, было в ней особенно пугающим, хотя и не только оно. Меня душила жалость и что-то близкое к панике — каким же было детство Генри? Разгуливал ли он по стенам ее фантазий, веря, что твердо стоит на земле? А когда его ноги проваливались сквозь хлипкие досочки, настоящую землю землей не признавал?

— Как Генри зарабатывает деньги?

— Он занимается коммерцией, — ответила она с гордостью. — Покупает и продает предметы искусства избранному кругу друзей. Разумеется, это временно. Генри не отказался от своих артистических устремлений, как вам, разумеется, известно. Но мистер Спир сказал, что время для него еще не настало. Ему необходимо еще поработать над собой. И Генри занялся коммерцией. У него особый глаз на все истинно ценное, который, будет только справедливо сказать, он унаследовал от своей матери. — Улыбка ее стала широкой и зубастой, грозя вырваться за пределы рта. — Вы хорошо знаете Генри?

— Не так хорошо, как мне хотелось бы. Вы упомянули Майкла Спира, агента?

— Да. Генри надеялся, что мистер Спир будет его представлять. Но мистер Спир сказал, что для профессионального дебюта ему необходимо еще поработать над собой. Искусство — взыскательная госпожа, кому же знать, как не мне.

Она растопырила пальцы и несколько раз согнула и разогнула их. Кот встал на задние лапы, а передними принялся игриво бить по ее рукам.

— Лежи, Гарри, — сказала она. — Я называю его Гарри.

Я спросил из далекого угла:

— Со Спиром Гарри познакомила Хильда Дотери?

— Генри, — поправила она меня. — Этого я предпочту не обсуждать. Есть люди, которыми я не хочу грязнить свой рот. И все Дотери возглавляют мой личный черный список.

— Но Генри знаком с Хильдой Дотери? Они вместе играли в школьном спектакле, верно?

Без видимой перемены ее улыбка превратилась в сердитый оскал.

— Я не желаю говорить о ней. Она принесла грязь в мой дом. Генри был хорошим чистым юношей, а она его испортила. Эта Дотери — причина всех его страшных несчастий.

— Так что же она ему сделала?

— Впилась в него, как суккуб, обучила его разным гнусностям. Я поймала их на чердаке в этом самом доме. — Кот принялся ходить, постанывая, взад и вперед, словно тигр по клетке. — Они притворились, будто переодеваются, примеривают костюмы для спектакля, но я-то знала, чем они занимаются. Даже в том возрасте о ней ходила дурная слава. Я схватила со стены веревку и изгнала ее отсюда, полураздетую, как она была. Вниз по чердачной лестнице и через черный ход. Я сдержанная женщина, вы это знаете. Но Христос изгнал менял из храма, не так ли? Я уверена, вы знаете Святое писание. Человек с вашим интеллектом.

Ее лесть, если это была лесть, звучала сардонической насмешкой. Самые решительные ее утверждения, казалось, выражали тягостное сомнение. Я ощущал ее внутренний мрак, скрытое «я», управлявшее ее улыбками и жестами, как кукловод — марионеткой. Но нитки перепутались.

— Гарри, сказала я ему (он тогда был Гарри), твоя мать любит тебя, как никто никогда любить не будет. Обещай мне на коленях, что больше ты не будешь с ней видеться! Я рассказала ему об ужасах, которые подстерегают мальчиков, о падении и болезнях. Он был очень кроток и ласков. Он плакал у моих колен и обещал всегда быть хорошим мальчиком. Но он предал меня, предал мое доверие к нему.

Кот замер, как фигурка мраморного фриза, обращенный в камень ее высоким, пронзительным голосом. Постанывание перешло в свирепое ворчанье, а длинный хвост вздернулся.

— Успокойся, Гарри. Те же тревоги у меня были и с тобой, пока я тебя не привела в порядок. Верно, мальчик? — спросила она певуче. — Но ты все равно любишь мамочку, верно, мальчик? Э, Гарри?

Она согнула палец. Кот вскочил к ней на колени и свернулся в неподвижный клубок. Поглаживая его, она сюсюкала ласковые слова.

Я прервал их беседу:

— Вы упомянули про несчастья Генри, миссис Хейнс. Какие несчастья?

— А, да. Они винили его в разных поступках, совершенно невозможных поступках, поступках, которых он не совершал и не помыслил бы совершить. В те вечера, когда, по их словам, он залезал в чьи-то дома, мы с ним мирно сидели дома. Или он задерживался в библиотеке, или был в кино — изучал технику актерского мастерства. Он никогда не пил, никогда! Единственный раз, когда он вернулся домой и от него пахло, его принудили какие-то негодяи. Подстерегли в переулке и насильно влили ему в рот виски из бутылки. Он выплюнул его и объяснил им, что он о них думает. А вещи, которые они нашли в комнатке, которую я ему выгородила в подвале, он купил открыто и честно у знакомого мальчика в школе.