Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

— Что-то не видел я.

— Ну, вот видишь! — Руслан всплеснул длинными, не совсем одинаковыми руками, — если бы ты не пошел за пивом, то мы бы уже точно знали, что пуля действует как надо.

— Что, мне теперь и на толчок отлучиться нельзя, да? — огрызнулся Денис. — Ладно, хватит базарить. Пуля была не одна. Ты направо, я налево. Но чтобы из глаз не пропадать. Если что, свисти.

— Я не умею свистеть.

Денис иронически хмыкнул.

— Стрелять умеешь, а свистеть нет?

— Папа говорил, что стреляют мужчины, а свистят воры.

— А где он теперь, твой папаня, ищи-свищи.

— Не надо так.

— Да хрен с тобой. Выполняй команду.

Минут десять они бродили, пригибаясь и замирая, вокруг свалки, осторожно пиная грязные прошлогодние бутылки, рваные полиэтиленовые пакеты и мятые пачки из-под сигарет и соков. Поиски успехом не увенчались.

Воссоединившись, юноши закурили.

Руслан зажег спичку, а Денис затянулся дымом. Затянулся и сказал, косясь на лиственную кучу:

— Придется разгребать.

— Да? — без тени энтузиазма в голосе спросил Руслан. — А как же иначе? Если мы этих тварей не отыщем, непонятно, зачем мы всю эту глинку замешивали.

— А та собака?

— Возле шашлычной? Даже если я тебе поверю, что именно ей ты всадил из первой пробирки, что это дает?

— Как то есть?

— Да так. О том, что в них снотворное, мы и так знали. Папаня мой об этом даже по телевизору говорил, как оно на носорогов действует и всякое такое. Наш эксперимент другой, зачем нужны три разных пробирки и чем они по своему действию друг от друга отличаются.

Руслан тоскливо кивал, осторожно шмыгал правой ноздрей и покусывал верхнюю губу.

— Сам же видел, — снова затянулся Денис дешевым дымом, — там было три маркировки.

— Три.

— Ну, если три, тогда пошли, Руслик.

— За что ты их так ненавидишь?

— И всегда ненавидел. И не только их. И кошек, и тритонов, и сусликов, и попугаев. Они у нас всегда дохли, — Денис отвратительно, не по-детски хихикнул, — а отец все никак не мог понять почему. Ему было очень досадно: в доме биолога не уживается никакая живность. Поэтому у нас дома и на даче столько чучел.

— Чучело не отравишь.

— Правильно, Руслик, правильно. Отец думал, что у нас квартира какая-нибудь неэкологическая, что семейные скандалы плохо на зверушек действуют. А это я им подсыпал несъедобненького.

— А Александр Петрович не догадывался, совсем?

Денис акцентированно сплюнул окурок себе под ноги и снова неприятно засмеялся.

— Со временем догадался, конечно. Он же их вскрывал. Ученый. Любознательность. Пошли.

— И что, он тебя наказал?

— Нет, просто сказал, что я животное. И стал надолго холоден. Не логично, согласись. Выяснив, что я животное, он должен был бы полюбить меня сильнее.

— Ему было очень обидно.

— А мне? Я на лестнице эволюции стою выше любой, даже самой породистой зверушки. Возьми вот эту палку.

— Зачем? Они ведь мертвые.

— Не руками же листья разгребать.

Стоило им отвалить поверхностные слежавшиеся пласты, ноздри окутал тяжелый, сложный аромат. При входе в парк перед ними мелькнула ветреная тень его, теперь стало понятно, откуда она родом. Запах был столь сильный, что щипал глаза.

— А после того как он узнал все, ты перестал их травить? Я имею в виду зверушек.

— Но ненавидеть не перестал, и теперь, можешь считать так, мщу им за свое искалеченное детство, за то…

— Смотри!

Денис быстро обогнул кучу и посмотрел, куда указывает палка Руслана.

— Что это, Диня?

Облизав внезапно пересохшие губы, Денис сказал:

— Челюсти. Чего стоишь, разгребай дальше.

— Зачем?

— Нам нужна вся собака.

Вскоре вся она, кудлатая, вислоухая, с огромными черными сосками сука, предстала перед ними. В лежачем положении она немного напоминала римскую волчицу, но парням с палками это вряд ли пришло в голову.

— Лошадиная доза, — сказал Руслан.

— Правильно, и теперь мы знаем, что от лошадиной дозы собака подыхает не более чем через двенадцать часов. Смотри, клыки какие, оскалилась. Кого-то перед смертью хотела цапануть. Собака!

— Ты не знаешь кого? — мрачно шмыгнул носом Руслан.

Денис бодро хохотнул.

— Ладно, полдела сделано, но осталась вторая половина, самая неприятная.

— Да, теперь крайние реакции нам известны. Сон и смерть. А вот что в промежутке?

— Будем рыть дальше, — Денис потыкал палкой собачье вымя, — не, точно дохлая.

Разрушение кучи продолжилось. Старатели все чаще чихали и морщились. В пробуждаемых их усилиями ароматах было все меньше лирически осеннего и все больше безвозвратно-гнилостного.