Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

— Один из примеров такого почти правильного взаимоконтакта с чудищем смерти дает нам, скажем, средневековая Испания. Смерть становится равноправным участником всех жизненных процедур. Никто в семье не мог нежиться или выйти замуж в период траура, хотя бы траур этот длился бы годы и годы. И смысл здесь не в вечном черном цвете одежды и беспросветной тоске, дело в равновесии, в понимании того, что жизнь должна быть чем-то уравновешена. И не чем попало. Посмотрите любые справочники, в средние века гибель на войне достигала лишь доли процента от общего числа населения. И сама эта численность столетиями стабильна. В мире ограниченное количество человеческих мест, зачем плодить бесполезные существа? Но как только появилась современная медицина, тут же последовала реакция — наполеоновской войны с сотнями тысяч потерь, и теперь уже не менее семи-восьми процентов людей находили свой конец не в родимой постели, а на чужой, изгаженной взрывами земле. Теперь еще хуже, для современного человека — особенно западного — смерть-казус! Он живет так, будто никогда не умрет. Он всю науку и промышленность поставил на службу своему желанию прожить как можно дольше. Он изгоняет смерть из жизни всеми способами. И что делает смерть в отместку? Она обижается. Побродив вне дома и города человеческого, она, собравшись с силами, возвращается, и тогда не по одному выхватывает, а косит косою. Отсюда, именно отсюда все Бухенвальды и Освенцимы, а не из истерик психопатических ефрейторов. Одна эсэсовская дивизия истребила народу больше, чем все Габсбурги, Бурбоны и Рюриковичи вместе взятые за сотни лет своего правления!

— А работала она в библиотеке. В районной. С местными парнями не водилась. Только как с товарищами имела отношения. Принца ждала. И дождалась. Приехал столичный такой весь он. Молодой еще. Но в очках, как надо. Науки человек и самый главный в экспедиции. Раскапывать начал курган, чтоб нам не было где потом на лыжах кататься. А когда стемнеет и в земле не видать ничего, мог водки выпить. Даже танцевал. Однажды библиотекарша Агаша попалась ему на танцплощадке. Редко захаживала туда, а тут зашла. Гость в очках увидел ее и думает: провожу. Очень старался быть получше, чтобы ей в глаза броситься. Получилось. Провожать она не далась, конечно. Но сказала, где работает. Прилетел. А библиотека для него, как для сталевара печка. Все может, умом блистает, остроумием тоже. Библиотекаршу легко пронять любовью к книге, и согласилась она с ним встретиться. Вне.

— Но тут стопятидесятилетний перекос: от Великой французской до Второй мировой, устранен-таки. Гигантскими, бессмысленными средствами устранен. Казалось бы, сядь, думающая часть человечества, и задумайся. Не хочет! Вернее, даже не не хочет, а не знает, в каком направлении следует думать. Инстинктивно чувствуя самые общие очертания проблемы, грубомальтузианскую ее сторону, правящая интеллектуальная элита приходит к выводу, что виной всему чрезмерная тяга человека к совокуплению. При этом они, подчиняясь духу времени, ведут себя как гуманисты и придумывают условную форму сокращения численности населения. Мнимую смерть. Придумать ее было нетрудно, нечего тут нынешних умников хвалить. Она элементарно дедуцируется из факта экономической безработицы. Раз для кого-то нет работы, значит, он не нужен в этой жизни. На земле много лишних людей. Новизна в том, что не обязательно их всех именно физически уничтожать. Мнимая смерть призвана удалить их из реальных жизненных структур, оставляя руки умственной элиты умытыми. Вы спросите меня, что я подразумеваю под этой самой мнимой смертью.

— Не спрошу.

— A-а, страшитесь услышать правду и вы тоже! Это понятие скрывает под своей поверхностью многообразие форм. На первом месте — любой доведенный до механических форм труд. Правильно — конвейер! Зачем убивать человека, если его можно заставить работать на конвейере? Он не станет возмущаться. А если к тому же у него будет отдельное жилье с теплым клозетом, пиво в холодильнике и женщина в кровати, он легко вообразит себя свободным. Да что там говорить, любой человек, припавший к ящику с компьютерными забавами, мнимо мертв. А мнимый мертвец не лучше реального. Он, по-моему, даже менее жив, если допустим такой каламбур. Хлеба и зрелищ — вот великая формула, то что раньше имело место лишь в одном городе, теперь стало повсеместным явлением. Как специалист берусь утверждать, что разница между египетским фараоном и рабом, волокущим камень на строительство его пирамиды, меньше, чем между сочинителем компьютерной игры и ее потребителем. Они находятся по разные стороны черты, разделяющей жизнь и смерть.